Мои шаги прерывает стук в дверь, затем слуга уходит, пригласив меня к завтраку и вручив мне листок бумаги. Мои губы искривляются, когда я вижу букву «М», написанную твердой рукой моего отца. Имя моей матери начиналось на «Г».
Отец превратил мою жизнь в головоломку. С другой стороны, мне определенно стоит благодарить судьбу за то, что он не попытался ее никому продать. Я родился с маминой пуповиной, обвитой вокруг шеи. Обычно младенцы, появившиеся на свет в подобном виде, считаются чем-то противоестественным, проявлением узелковой магии во плоти. Будь отец рядом, он бы даже не вмешался, когда повитуха попыталась меня удавить. Но Стивенс, вооружившись смесью из ругательств и туго набитой мошны, спас мне жизнь и сохранил в секрете обстоятельства моего рождения.
Моя мама могла бы постараться предотвратить свою смерть при родах, обменяв мою жизнь на свою или попытавшись меня спасти. Но какими бы ни были ее намерения, попытка провалилась, и я оказался в чистилище для беспокойных душ, а теперь еще и во власти охотника на ведьм. Если бы я признался отцу в своей истинной природе, то он бы меня за это осудил. А может, и того хуже – превратил бы в свое оружие. Мертвых нелегко успокоить, а я полон их секретов. Я достаю из-под рубашки узелок из волос Фрэнсиса, и его светлые пряди оплетают мою кожу золотом. Я подношу локон к уху, словно песня Фрэнсиса превратила нити волос в морскую ракушку. Мягкая, словно невесомая текстура его арии противоречит ее мощи. Даже без этого узелка я бы нес с собой эхо его песни.
Я – видение белых каре, строй с пехотой в центре и кавалерией по бокам. Я перемещаюсь туда-сюда, то в полевой госпиталь, то домой, и обратно, в тесное помещение. Лихорадочные вопли моих друзей пролетают, словно артиллерийский обстрел над моей головой, пока я переношусь в его центр. Наши потери отмечены чередой пустых больничных коек. Я отсутствую все дольше и дольше, хотя и умоляю о возвращении. Молитвы мамы и взгляды отца удерживают меня на месте и я наконец уменьшаюсь и выскальзываю на свободу.
Напряжение покидает меня, когда его ария, этот мощный гимн, подходит к концу. Несмотря на свой юный возраст, мой брат принял свою смерть со стойкостью, которая меня поражает. Та неудачная попытка оживить брата до сих пор не дает мне покоя. Мое облегчение – тоже. Лишь ведьма способна воскресить мертвого. Даже бессмертный Поллукс чуть не оказался в подземном мире вместе с братом, пока не разрубил нити, которые их связывали. Я не боюсь попасть вниз. Из-за материнского проклятия я и так нахожусь скорее в мире мертвых, чем в мире живых. Кроме того, я не могу позволить моему брату умереть во второй раз. Его песня – это память о нем, и я не позволю времени притупить ее остроту.
Я засовываю узелок под рубашку и прячу письмо от отца в потайное отделение своего саквояжа. Я покидаю свою тюремную камеру и отправляюсь в другую, поменьше, – в столовую, и там Уилл бросает на меня осуждающий взгляд. Но я выживу, чтобы поместить себя в еще меньшую клетку до тех пор, пока мне не удастся узнать имя матери и перестать быть тем, кем я являюсь. Принц торговли выходит на сцену, и хозяева встречают его напряженными взглядами, его господин – кивком, а Альтамия – улыбкой. Я сажусь за стол рядом с ней и наблюдаю, как Уилл внимательно слушает болтовню Хейла. Затем в воздухе повисает тишина, и входит слуга – тот самый, который утром передавал мне письмо.
– А! – восклицает Хейл, толкая его вперед, словно он – рабочий сцены, а слуга – не более чем реквизит. – Только что поступило известие от моего шурина, лорда Джорджа Кэрью, – заявляет он.