С этого момента я перестала его слушать и понимать, погрузившись в странное, почти медитативное состояние – которое, наверняка, было результатом переживаемого мной сильнейшего стресса. Страх и безысходность сковали меня настолько, что трудно было даже языком пошевелить, не то, что встать на ноги.

Все что я могла делать – это смотреть на ректора, следить за каждым его движением – все глубже и глубже погружаясь в какой-то липкий, тягучий и безвозвратный омут, словно он опутывал меня, затягивая всё дальше этими своими медленными, и вместе с тем удивительно точными и просчитанными движениями рук, сковывая мою волю к сопротивлению и лишая самых базовых инстинктов – таких как самосохранение, например…

Наверняка, именно так чувствует себя отравленная паучьим ядом жертва – постепенно закручиваемая в паутину и погружаясь в последний в своей жизни сон…

Как я его поцелую? – вдруг подумалось. Такого страшного, всесильного и величественного во всем – даже в своем человеконенавистничестве? Кто я вообще такая, чтобы его целовать?!

Неожиданно во рту стало совсем сухо, я попыталась набрать слюну, чтобы глотнуть...

И в этот момент ректор вдруг замолчал, поднял голову… и посмотрел на меня.

Прямо, черт бы его побрал, на меня!

Чуть склонил голову, прищурился… И этого оказалось достаточным, чтобы мое сердце выскочило из сковавшего его оцепенения и понеслось куда-то яростным, неистовым галопом. Боже мой, неужели он меня заподозрил?!

Вот я дура, что пялилась на него! Теперь точно не подпустит к себе!     

А может оно и к лучшему? Если я физически не смогу к нему подобраться, потому что он, допустим, руку вперед выставит – разве это не будет означать, что я сделала все возможное, чтобы выполнить условия договора? Ведь не должна же я буду силой пробиваться к его царственным губам?

А они ведь именно такие, остолбенело поняла вдруг – царственные.

Величественные, как и весь он, этот чертов мизантроп. Благородные, чувственные и почти совершенной формы, создающие с одной стороны контраст с его резким и хищным лицом, а с другой – идеально подходящие к прямому, с небольшой горбинкой, породистому носу…

Я заставила себя перестать пялиться, опустила глаза, но все еще чувствовала на себе его взгляд – подозрительный, внимательный и заранее в чем-то обвиняющий. Из-за этого сердце никак не хотело успокаиваться – колотилось и колотилось, заставляя кровь быстрее бежать по винам, дыхание прорываться в грудь судорожными толчками, а руки трястись, как у алкоголика после запоя.

И что мне теперь делать, если он будет вот так следить за мной?

Короткий спич ректора явно подходил к концу, я же лихорадочно соображала.

Сделаю вид, что ушла, решила наконец, а потом тихонько вернусь, прячась за спинами тех, кто будет толпиться вокруг него, дожидаясь своей очереди. Эффект неожиданности – вот залог успеха всех нападений! И не надо пытаться изобрести велосипед.

Лекция вместе с ее информативной частью закончилась, кафедру снова занял Васильченко. Взял у ректора бумагу со списком сегодняшних «счастливчиков».

– Фадеева, Лобанов, Игнатьев, Воронцов, Уткина… – прочитал с ноткой сожаления и сочувствия в голосе, – останьтесь пожалуйста в аудитории, у Демьяна Олеговича к вам… вопросы.  

В этот момент ректор кашлянул, и Васильченко с готовностью оглянулся на него.

– Что? Еще кто-то?

Ректор чуть заметно шевельнул губами, произнося что-то невнятное.

– Понял, – тем не менее ответил лектор. Повернулся к классу и добавил, с сочувствием глядя уже не меня. – Никитина, ты тоже останься. Остальные свободны.

4. Глава 4

Меня словно прибило сверху огромным, увесистым мешком. Адреналин зашкалил, кровь мгновенно вскипела…