– Так жить можно, – раздался сзади хриплый голос, – а я все гляжу, что это дед без рыбы домой ходит, а он тут пузо греет. Да, так жить можно.

– А ты что за перец, чтобы учить меня? – сдвинул брови старик, – иди себе дальше и лови, а меня не трогай.

– Не сговорчивый ты…

– На земле хватает, кому говорить, – пробубнил дед.

– Ну-ну, а я вот, приехал в гости к другу, внуку Петра Васильевича Ручникова. Знаете, худенький такой, электриком у вас работает. А сам я с «Восхода».

– Оттуда? – кивнув на солнце, сказал дед.

– Да нет, называется просто «Восход», но находится не там.

– А что, со стариками у вас все так разговаривают?

– Да ладно тебе дед, что ты как пиявка присосался. Рыбы что ли пожалел, так и скажи. Да ее тут и вовек не выловишь. Надо грузовик хлорки в это озерцо и сачок побольше, вот так жить можно, а ты ерундой занимаешься. Дай я рядом сяду.

– Я все равно ухожу.

– Обиделся что ли?

Но дед лишь торопливо собрал удочку и скрылся в прибрежной траве.

– Эй, а на что ловишь-то?

Старик не ответил.

Возле дома, из-под ржавой железной плиты он вытащил ключ. Постучал по замку – старый механизм был с характером. Из сеней пахнуло холодком и какой-то тухлятиной: в подполе портилось яйцо. Но старик не мог спуститься туда по гнилой лестнице.

Под ревматический скрип двери он вошел в избу. На полу лежала старуха.

– Ты уж меня не запирай больше, – простонала она, – кому я нужна-то, никто меня не тронет.

– На полу, зачем разлеглась? – сухо спросил старик.

– Да уж больно хотелось, Женя, прогуляться, а ты меня запер, а около кровати, в голове что-то все потемнело, вот уж часы два раза били, как лежу, а пошевелиться не могу, ноги тяжелые.

– А ну, берись за меня! – скомандовал дед, подсаживая ее на кровать.

– Ой, а я-то думала, надолго, родный, ушел, а мыши где-то рядом скребутся, зажрали бы окаянные.

– Нечего с постели вставать. Доктор, что сказал? Постельный режим.

– Да кто ж его знает, доктора этого, ведь пятый месяц уж пошел, как он к нам заходил.

– Будешь лежать! – я тебе за доктора.

Он ушел на кухню и еще долго гремел там посудой, что-то передвигал, а старуха прислушивалась, пытаясь услышать хоть что-нибудь, но дед молчал.

– А ты помнишь, когда меня только привезли сюда, ты мне помогал в доме устраиваться?

– Может и помню, а тебе что за дело?

В дверь постучали, и в избу зашел худощавый человек в военном камуфляже со складным стульчиком в руках, осмотрелся.

– Здравствуй хозяйка, – громко выдохнул он.

О стекло тут же забилась муха.

– А ты кто такой будешь-то? – въедливо спросила старуха.

– Пожаловал! – донеслось с кухни.

– Дед, ты что, обиделся? Я же так, для компании. Дружок в город уехал, а у вас тут словно вымерли все.

– Чего надо?

– Да ничего, я сам с «Восхода», вот думаю, приеду, посмотрю, что за рыбка тут есть. Я гляжу, ты тут все знаешь.

– Меня кстати Леша звать, – протянул он руку деду.

– А фамилия-то, какая? К кому, родной, приехал? – продолжала выведывать старуха.

– Не местный он, – сухо пожал гостю руку дед.

– Брусков я. К Ручниковым приехал.

– Ну и дай тебе Бог. А меня, сынок, Аллой Яковлевной звать.

– Дед, пахнет у вас, караул, в подполье схоронили, что ли кого, а? – посмотрев по сторонам, просипел Брусков.

– Что тебе за дело, может и схоронили, понюхал и ступай себе, нечего по чужим избам околачиваться.

– Ты, Леша, не слушай старого, яйцо у нас там, а достать не можем, слазаешь, может, сынушка.

Дед махнул рукой и вышел во двор.

– Несговорчивый он, как хоть звать-то?

– Евгений Павлович. Ты уж на него не обижайся. К старости таким стал, а так добрый он.

Вечером старик уже вместе с Брусковым сидели на берегу. Молча смотрели в воду. Солнце совсем скрылось за лесом. Стая комаров кружилась над рыбаками, не давая покоя Алексею, который, не прекращая, размахивал березовой веткой. Дед же сидел не шевелясь.