Девушке, конечно, хотелось, чтобы он ответил прямо сейчас, но лучше уж так, чем вообще никак.

– Я поймала тебя на слове, – проговорила Эшлин.

Вдруг Мэддокс резко остановился, и не ожидавшая этого Эшлин врезалась в него сзади. Вскрикнув от боли в лодыжке и от неожиданности, она взмахнула руками, пытаясь удержать равновесие. Мэддокс обернулся и смерил ее полным злобы взглядом. Сейчас его глаза казались совершенно черными.

– Ты в порядке? – процедил он.

Эшлин сжалась в комок. «Нет!» – чуть не закричала она, а вслух ответила:

– Да.

– Не лги мне.

– Прошлой ночью я подвернула ногу, – чуть слышно выговорила она.

Его лицо смягчилось, и он окинул ее взглядом сверху донизу, задержавшись на груди и чуть ниже талии. У девушки по коже забегали мурашки. Казалось, он мысленно раздевает ее, и она совсем не возражала. У Эшлин бешено колотилось сердце, между ног стало влажно. И внезапно ей сделалось безразлично все: ответы, боль в лодыжке, телесная усталость. У нее затвердели соски, низ живота напрягся от желания, кожа горела огнем. Она хотела только одного – чтобы он обнял ее и больше не отпускал. Не до конца осознавая, что делает, она протянула к нему руки.

– Не трогай меня! – выпалил Мэддокс, отскочив на следующую ступеньку. Его лицо снова стало жестким и непроницаемым. – Не сейчас.

Разочарованная, Эшлин опустила руки. «Перестань болтать! Не трогай меня!» – мысленно передразнила она.

– А дышать мне можно? – сухо поинтересовалась она. – Ты разрешаешь?

– Разве что очень тихо, – ответил Мэддокс, и уголки его губ слегка дрогнули, а черты лица снова немного разгладились.

Эшлин сощурилась так, что ее глаза превратились в узкие щелочки.

– Очень мило с твоей стороны. Огромное тебе спасибо.

Подрагивание губ переросло в широкую улыбку. У Эшлин перехватило дыхание. Он был прекрасен. Никого красивее она в жизни не встречала. И вот она снова оказалась на крючке и снова, не помня себя, протянула к нему руки. Ей это совершенно необходимо, она чувствовала, что просто не выживет, если хоть на миг к нему не прикоснется.

Мэддокс резко дернул головой, улыбка погасла. Чары спали. Опомнившись, Эшлин опустила руки и застыла, злая на него и на себя.

– Сперва я должен кое-что сделать, а потом трогай меня сколько влезет, – сказал Мэддокс глухим, низким голосом.

– Что именно? – Эшлин прикусила губу, наблюдая, как его глаза приобретают свой обычный оттенок.

Распространяясь от зрачка, сиренево-синий цвет постепенно вытеснял черный и вскоре залил всю радужку – необыкновенное зрелище.

– Не важно, – отрезал Мэддокс и, нахмурившись, протянул руку, словно хотел погладить Эшлин по щеке, но отдернул ее на полдороге, совсем как она сама за минуту до этого. Немного помолчав, он сказал: – Ты так мне и не ответила: ты провела в той камере всю ночь?

– Да.

– Ты что-нибудь ела?

– Нет.

– Тебе давали одеяла?

– Нет.

– Тебя кто-нибудь… трогал? – спросил он.

Эшлин увидела, как у него дернулся мускул на скуле. Один раз. Потом другой.

Она немного смутилась:

– Ну да, разумеется.

– Кто? – рявкнул Мэддокс, меняясь в лице. Его кожа побледнела, став почти прозрачной, и под ней проступило страшное скелетообразное лицо – ожесточенно ворочаясь, полыхая красными глазами-угольками, оно рвалось наружу.

У Эшлин, в ужасе наблюдавшей за этими переменами, сердце ушло в пятки. Нечто подобное уже происходило с Мэддоксом в лесу, и потом, когда его приковали цепями к постели, и во время предсмертной агонии, но даже тогда он не был настолько страшен в своем неистовстве. «Чего ты стоишь? Беги!» – пронеслось у Эшлин в голове. Словно угадав ее мысли, Мэддокс сказал: