– Да, Югославия, пожалуй, была одним из самых слабых мест, – согласился Филатов.

– Вся Восточная Европа – слабое место, а уж Балканы – в особенности, – сказал Вождь. – Мы из Восточной Европы ушли, они тут же там появились. Права человека – универсальное средство, чтобы вмешаться куда угодно.

– Значит, если бы не евро, Югославию не бомбили бы? – предположил Филатов.

– Нет. Ей дали бы возможность улаживать свои де ла самой. Или влияли бы на нее по-другому. И Слободан, возможно, правил бы там до сих пор.

– Негодяи! – не сдержался Филатов.

– А чего еще хотеть от америкосов? – усмехнулся Вождь.

– Дума пошлет на похороны официальную делегацию?

Вождь на секунду задумался.

– Не знаю. Пока что даже место похорон не определено.

– Почему?

– Сербские власти, в угоду американцам, не хотят хоронить его с почестями и в достойном месте.

– Да?

– Да. Имидж Милосовича в глазах мирового сообщества уже утвердился. Из него сделали главного виноватого во всем. Этнические чистки свалили на него, гражданские войны – тоже. Оставалась последняя деталь – признать его военным преступником в трибунале. Но не удалось, не смогли ничего доказать. Посылать на похороны такого человека официальную делегацию российской Госдумы означало бы подвергнуться осуждению и критике со стороны «мирового сообщества». Наши сейчас на это не пойдут.

– А на что пойдут?

– Будут делегации от парламентских партий – это максимум. На большее рассчитывать не стоит.

– Какова же моя роль?

– Ну, мы всегда работали в контакте с Социалистической партией, которую Слободан возглавлял, все эти годы поддерживали сербов… Выступишь на траурном митинге, скажешь об этом. Подчеркнешь, что он был настоящим патриотом, а Сербия под его руководством десять лет мужественно противостояла давлению западного мира – сначала экономическим санкциям, потом военным действиям. Произошедшее – событие символическое: уходит целая эпоха. Она давно уже ушла, но теперь, с его смертью, исчезает окончательно. Сербия никогда уже не будет прежней. И Слободан – символ минувшей эпохи.

Вождь замолчал. Некоторое время в кабинете стояла тишина.

– Когда вылетать? – спросил Филатов.

– Пока неизвестно. Но лучше приготовься заранее.

Вечером 11 марта Ван Хален сдал смену и вышел из тюрьмы на улицу. Смерть этого серба спутала ему все планы. И почему только тот решил умереть именно в его смену?

Он достал сигареты и закурил. Утром ему пришлось изрядно поволноваться, и сейчас он переживал все заново.

– Как ты мог его проглядеть? – допрашивал его Ян Вермер, когда они оба стояли в камере над бездыханным телом.

Ван Хален, плохо соображая от недосыпа, таращил на начальника слипающиеся глаза и молчал.

– Я тебя спрашиваю, кретин! – повысил тот голос.

Ван Хален понял, что нужно что-то говорить в свое оправдание, иначе он будет выглядеть полным идиотом. «Черт, – подумал он, – если бы не эта Агнесса в телефоне, я мог бы все заметить вовремя!» Но рассказать Вермеру про нее было нельзя. Он хоть и друг, но не поймет.

– Уснул, – брякнул он первое, что пришло в голову.

– Уснул? – взвился Вермер. – Ты, байстрюк негритянский, должен спать дома! У тебя ночная смена, какого хрена ты уснул?

Ван Хален вскинулся. Давно его так никто не называл. В его жилах действительно на четверть текла негритянская кровь. Он был смуглым и черноволосым, но чувствовал себя европейцем, потому что родился в Голландии и имел гражданство этой страны. Таких обид он обычно никому не спускал, но тут – особый случай. Он взял себя в руки.

– Дома не получилось, – соврал он. – Подруга заболела, пришлось вызывать врача, а потом ехать с ней в больницу.