Ну что со мной случилось? Это же просто сигнализация, вариант детектора движения. Когда два бандита приставали ко мне в Вашингтон-Сквер-парке, я так не реагировал.

Постепенно я пришел в себя. Ничего особо неожиданного не случилось. Я сделал несколько глубоких вдохов. Вполне можно было задержаться в том магазине и, пока не нагрянула полиция, перетащить себе в отель парочку видеомагнитофонов.

И что бы я с ними делал? Сбыть все равно не сумел бы – меня бы надули или подставили. От одной перспективы общения со скупщиками краденого у меня мурашки поползли по коже. А как насчет владельца магазина? Он пострадает? Или страховка покроет ущерб? Просто размышляя об этом, я чувствовал себя виноватым.

От следующей мысли у меня подскочил пульс. А вдруг те вспышки означают, что меня сфотографировали? Вдруг в том магазине охранное видеонаблюдение?

Я вскочил и принялся мерить библиотеку шагами, едва не задыхаясь.

– Прекрати! – велел я себе вслух.

В пустой библиотеке мой голос прозвучал так громко! Как, черт подери, они тебя поймают, даже имейся у них отпечатки твоих пальцев? Да и если тебя поймают, какая тюрьма тебя удержит? Черт, ничего ведь не украдено, замки не взломаны, окна не разбиты. Кто поверит в сказку про взлом и тем более откроет дело?

От усталости подкашивались ноги, на плечи будто давил тяжелый груз. Голова снова заболела, захотелось спать.

Я прыгнул к себе в отель и скинул обувь. В комнате было прохладно, радиатор едва теплился. Простынка на кровати тонюсенькая. Такая не согреет. Вспомнился бездомный из Вашингтон-сквер-парка. Ему-то хоть тепло?

Я прыгнул в темный дом отца, взял со своей кровати одеяло и прыгнул обратно в отель.

Потом я заснул.

Шум с улицы – думаю, сигнал машины – разбудил меня в полдень. Я натянул одеяло еще выше и обвел взглядом дешевый номер.

Наступила среда, значит отец должен уехать на службу. Я встал, потянулся и прыгнул в папину ванную. Там я прислушался и глянул за угол.

Никого. Я прыгнул на кухню и посмотрел в окно на подъездную дорожку. Папиной машины не было. Я помылся и позавтракал.

Нельзя же вечно жить за отцовский счет! От этой мысли у меня заболел живот. Где взять деньги?

Я прыгнул к себе в отель и перебрал вещи, выискивая чистые. Белье кончалось, все носки грязные. Может, прыгнуть в магазин, набрать одежды, потом прыгнуть куда-нибудь, не заплатив? Я стану супервором!

«Блеск, Дэви!» Я покачал головой, собрал грязные вещи и прыгнул в папин дом.

Ну вот, я все чаще думаю об этом доме как о папином, а не как о своем. Наверное, это к лучшему.

Так, отец оставил в машине выстиранные вещи, не переложив их в сушилку. По запаху плесени было ясно, что они лежат там уже дня два. Я вывалил его одежду на сушилку, загрузил в барабан свою и включил машину.

Раз дом папин, что я здесь делаю? Ну должен же отец хоть изредка кормить меня и позволять стираться? С чего мне мучиться чувством вины за то, что пользуюсь его имуществом?

Пока машина стирала, я бродил по дому и, конечно, мучился чувством вины.

Дело было не в еде и не в стирке, а в двадцати двух сотенных купюрах, которые я взял у отца из бумажника. Ерунда какая! Он хорошо зарабатывает, а меня всегда одевал в секонд-хенде. Машина у него стоит больше двадцати двух тысяч, а меня он содержал только для того, чтобы не платить маме алименты.

Но вину я все равно чувствовал. И злость тоже.

А если разгромить тут все? Переломать мебель, спалить одежду? Или вернуться ночью, открыть бензобак «кадиллака» и поджечь его? Вдруг дом тоже загорится?

Ну что со мной такое? Чем дольше нахожусь в доме, тем сильнее злюсь. Чем больше злости, тем больше чувство вины. Разве стоит так терзаться?