Таким образом, для русских газет всех направлений нарушение Германией и Австро-Венгрией международного права стало, по сути, идеологическим оправданием войны. В результате произошло небывалое единение печати, продолжавшееся, правда, совсем недолго: совпадая в общих взглядах на войну, старые противники по-прежнему расходились в частностях.
3.3. Демонизация врага
Особенностью России было появление сюжета о «немецких зверствах» еще до начала военных действий. Этому способствовали многочисленные слухи о жестоком обращении с русскими подданными, застигнутыми войной в Европе. «Новое время» ежедневно публиковало сообщения о «мытарствах» туристов, сумевших выехать из Германии и Австро-Венгрии и добраться домой. Душераздирающие истории (с добавлениями якобы от «собственных корреспондентов») перепечатывала бульварная пресса, стремившаяся привлечь читателей. На этом фоне резко изменилось восприятие немецкого народа, в том числе и со стороны тех журналистов, которые еще недавно положительно отзывались о нем. Один из ярких примеров – журналист «Нового времени» М.О. Меньшиков. В 1909 г. он признавался: «Помимо политики я лично люблю Германию. Люблю ее рыцарскую культуру, ее философский гений, ее протестантское благочестие, ее удивительное трудолюбие, бесстрашие и физическую свежесть расы»[52]. 26 июля 1914 г. он заявил, что война идет «не с мирной частью немецкого народа», а с «правящей верхушкой» в лице кайзера и его клики[53]. Личность германского императора действительно была в первые дни войны в центре внимания. На Вильгельма II газеты поначалу возлагали личную ответственность за развязывание никому не нужной войны. Считалось, что всему виной – его психическая неуравновешенность и мания величия. В прессе публиковалась информация о многочисленных «сумасбродных» выходках, грубости кайзера, его физических недостатках и комплексах[54]. Кадетская печать и здесь не преминула отметить губительность для мира любых авторитарных форм правления и концентрации власти в руках одного человека[55]. Вильгельм II, таким образом, поначалу служил универсальным оправданием войны, а немецкому народу отводилась роль «ведомого».
Однако с 29 июля ситуация стала меняться. В этот день появились первые сообщения о «зверствах» германской армии в Бельгии и Польше[56]. Через месяц Меньшиков попытался обобщить содеянное немцами: «Все преступное до пределов людоедства в отношении русских немцами уже исчерпано. Исчерпаны все виды издевательства, брани, побоев, лишения свободы, томления голодом, оплеваний и истязаний. Исчерпано воровство, ложь, клевета… изнасилование женщин и, наконец, самое циническое человекоубийство»[57]. Здесь и во многих других статьях проводилась мысль об «озверении» не отдельных чиновников или военных, а всех немцев, которые до войны лишь скрывали свою «истинную сущность». Объяснения этому разыскивались в истории и культуре германского народа. В прессе того времени можно встретить немало исторических экскурсов, повествующих о коварстве и жестокости германских и прусских королей, о «зверствах» немецких армий в ходе Семилетней, Франко-прусской и Наполеоновских войн