У меня коробок было шесть: все тщательно заклеены, пронумерованы и подписаны общей характеристикой содержимого – например, «посуда».

«Подарки» ехали отдельной коробкой, она так и была подписана, и до отказа набита вещицами вроде японских зонтиков «со слоном», красиво упакованными косынками а-ля Софи Лорен, наборами трусов «неделька», блоками чистых кассет, американскими зажигалками, японской канцелярией и турецкой бижутерией.

В отдельную коробку я бережно упаковала все свои сокровища, включая подарки на день рождения, и написала на ней свое имя. Папа закупил по моему списку всякие нарядные принадлежности для школы – «биковские» ручки, тетрадки с яркими обложками и пахнущие фруктовой жвачкой американские ластики. Один раз мы с ним вместе доехали до Шемрана, ближайшего к Зарганде базара, и купили мне новые кроссовки, модные «деревяшки» – сабо на высокой деревянной танкетке, несколько ярких маек, дутую японскую куртку на московскую осень и спортивную сумку «Монтана». На «деревяшки» папу пришлось уговаривать: он никак не мог взять в толк, как и куда я буду «на этом» ходить. Я потратила немало слов и жестов, прежде чем убедила его, что это очень нужная мне вещь, хотя бы потому что это писк моды и «все посольство» на таких ходит. Папа пожал плечами и купил. Сказал, что ему-то не жалко, сабо не дорогие, но как бы я не переломала в них ноги. Он как в воду глядел: очень скоро эти отчаянно стучащие по паркету «деревяшки» стали кошмаром всей Первой школы.

В последний день перед отъездом, а уезжала я прямо из Зарганде, папа привез мне гостинцы из бимарестана. Сарочка с Розочкой передали мне в дорогу «нан-панджере» – вкусное иранское домашнее печенье, напекли его для меня сами. А Артурчик, узнав, что я уезжаю, прислал мне на память красивый маленький фотоальбомчик, куда аккуратно вложил наши общие снимки с моего десятилетия. Оказывается, они у него были! А Рухишки и вовсе превзошли сами себя, передав мне с папой «Поляроид» – чудесный фотоаппарат, который сразу же выдавал готовые снимки. Это было такое чудо, что я никак не могла в него наиграться. Пока папа не сказал, что количество бумаги для снимков в нем ограничено и в Москве такие не купишь. И посоветовал мне поберечь диковину до Москвы.

Я была очень тронута, что все эти иностранцы, за эти годы ставшие мне почти родными, помнят обо мне! Взяла с папы честное слово, что он передаст им от моего имени ответные подарки, и самоотверженно выложила из коробки со своим именем часть «сокровищ», чтобы папа отдал их Ромине с Роей, Сарочке с Розочкой и Артурчику. Папа поклялся, что сам купит им все то же самое, и заставил меня сложить свое добро назад.

За этими хлопотами наступил вечер. Его родители посвятили прощальному торжественному ужину из кебабов с рисом и инструктажу: учили меня, как правильно прятать корреспонденцию под ковролин в купе, чтобы пасдары и таможенники ее не обнаружили. Еще давали мне «цэу», как вести себя в Москве. В школе не выпендриваться и не дразнить остальных импортными вещами:

– Помни, – говорила мама, – что не у всех они есть, и другим может быть обидно! Веди себя скромно!

Она даже пыталась велеть мне зимой ходить в школу в старой цигейковой шубе вместо новенькой дубленки-афганки с пушистой, словно у снегурочки, опушкой по подолу и рукавам. На мое счастье, папа возразил, что это чересчур, и тогда вообще не понятно, зачем мы эту дубленку покупали?!

Проснувшись в день отъезда раньше всех, я сделала в дневнике запись: «Вот и кончилось лето 1981-го года». И куплет из песни:

«Если город далекий полюбишь,