– Хорошо, спасибо, – ответила я. – Как у вас?

– У нас неважно, – вздохнул Мамад. – Махьор все же решил вернуться! Родителям так и не удалось его отговорить. На будущей неделе они все прилетят в Тегеран.

– Не переживай, может, все обойдется! – решила приободрить его я, уж больно он был грустный. – Зачем властям ловить твоего брата, мало у них, что ли, настоящих преступников! – добавила я, вспомнив «обкуренных афганцев», стреляющих под стенами госпиталя и нападающих на наше посольство.

– Сам Махьор не преступник, конечно, – покачал головой Мамад. – Но его организация угрожает режиму. А он ни за что не хочет отрицать свою причастность к ней. Вернется и сразу наденет свой платок муджахеддина, вот его и схватят!

– Это какой платок? Такой, в каком Банисадр бежал? – вспомнила я похожую на детектив историю бегства иранского президента.

– Да-да, платки – это форма муджахеддинов, организации Махьора. Есть еще федаины, тоже молодежная организация из университета, но у них лица открыты и они носят бороды.

– Передавай Махьору привет! Уверена, что все будет хорошо! – заверила Мамада я и поймала себя на том, что говорю прямо тоном своего папы.

Мне действительно казалось маловероятным, что стражи мусульманской революции, у которых и так дел полно, взрывы и перестрелки каждый день, станут ловить какого-то малолетнего Махьора из богатенькой семьи. Который, судя по поведению, еще и маменькин сынок: иначе что он там свою храбрость родителям доказывает, сидя с ними в Париже и мотая им нервы своими угрозами вернуться и напялить свой дурацкий платок!

Я была уверена, что, если опасность действительно есть, родители ни за что не позволят своему Махьорчику вернуться на родину. А все эти разговоры с забора – мальчишеская попытка придать себе налет героизма. Плотное общение с Мартышкой не прошло для меня даром, сделав в отношении мужчин не по годам мудрой. По крайней мере, мне так казалось.

Увы, проверить свои догадки я так и не успела.

В начале месяца Шахривар 1360-го года, по-нашему в конце августа 1981-го, родители все-таки приняли решение отправить меня на учебный год в Союз.

Из-за неспокойной обстановки в городе это решение, конечно, зрело. Но окончательный «пинок» родителям дала моя бабушка, заявив, что не ходить в школу третий год подряд – это уж слишком! И согласилась присматривать за мной весь учебный год, «лишь бы эти безумные люди, твои родители, вернули тебя в нормальную советскую школу», именно так она и сказала.

Ради этого бабушка даже решилась на время переехать к нам в Сокольники, пожертвовав «своими делами, привычками, соседями, приятельницами, поликлиникой, семью другими внуками и абонементом в консерваторию».

Договорившись с молодой парой из ГКЭС, отъезжающей в отпуск, папа заехал в консульство и вписал меня в их паспорта. Мне объявили, что у меня есть неделя на сборы, и я могу составить список, чего бы я хотела купить с собой в Союз. Папа будет ездить с этим списком по магазинам сам, потому что лишний раз выезжать в город с детьми теперь опасно.

– Только держи себя в руках, составляя список, – напомнила мама, испортив тем самым всю мою радость от того, что я могу сделать папе заказы.

Примерно в то же время Серега тоже узнал, что его отправляют в Союз. Его взялась вывезти наша доктор-псих, она ехала в отпуск. К нашему обоюдному сожалению, Серега ехал не моим поездом 30 августа, а на неделю позже. Единственное, что его утешало, что он опоздает «в эту чертову московскую школу» на целых две недели: уедет только 7-го сентября, а еще четыре дня ехать, а там выходные