Сон был очень, очень странным. Ора ясно – насколько это слово вообще соответствует сну – понимала: это морок. Но вот возвращаться в реальность не хотелось совершенно. Наоборот, даже страх царапал, как бы ни проснуться.

В окно, распахнутое настежь, тихонько тёк ветерок. Облегчения он не приносил, лишь чуть шевелил тонкие занавески, будто заигрывая с ними. Зато остро пах цветущим жасмином и морем. Ора, никогда этого самого моря не видевшая и не нюхавшая, точно знала: этот медно-горьковатый привкус с душком осенней дыни ­– оно. Поразительно гладкие простыни льнули к телу, не прилипая горячим компрессом, а, наоборот, охлаждая. И глупый ночной мотылёк бился о плафон чуть теплящегося ночника, бросался на стекло снова и снова в идиотской попытке добраться до огня.

– О чём ты думаешь? – спросил мужчина, сидящий на краю кровати.

Ора тогда и поняла, что он есть, когда неведомый голос подал. А ещё протянул руку, погладив её лоб, словно пытаясь расправить складочки между бровями.

– Я боюсь, что это всё когда-нибудь закончится, – ответила она–не она.

И вот тут Роен осознала ещё одно: стыдную, но почему-то совсем не смущающую тяжесть, эдакую сытость, полное довольство, от которого хотелось потягиваться, тереться лопатками о прохладные простыни.

– Ну и закончится, – дёрнул плечами смутный мужской силуэт – свет ночника вызолачивал только его руку, бок поджарого живота и немного бедро, а всё остальное услужливо прикрывала тень. – Так ведь кончится лишь вместе с нами. Какая разница, что будет дальше?

– Обещаешь, что вместе с нами? – почти мурлыкнула та, которая она.

– Клянусь Колесом, началом и Концом, Шестерыми и Одним, – серьёзно ответил неразличимый, наклоняясь к ней.

Услужливая лампа высветила кончик его носа и скулу, заиграв ореолом.

– Я люблю тебя, – даже не призналась, а озвучила очевидное Ора, проведя ладонью по его щеке, спускаясь на твёрдую, будто доска, грудь и…

И просыпаясь резко, словно соскочив с раскачивающихся почти «солнышком» качелей. Её рука, проехавшаяся по плечу, очень выпуклой, как булыжник груди, по шрамам, скользнула, провалившись в пустоту.

– Я люблю тебя, – сонно повторила навязчиво крутившееся в голове, заполняя то, что было отведено для думания, хотя к реальности эти слова никакого отношения не имели.

Грай ничего не ответил, просто сграбастал её вместе с простыней на руки и понёс неведомо куда.

– Вы простудитесь, – сказал, только дойдя до лестницы, ведущей на второй этаж.

И в этом не было ни намёка на заботу, только констатация возможного факта. Наверное, настоящий муж не поблагодарил бы друга, привези он жену с соплями до колен.

Уж лучше б не будил, честное слово. Сон, несмотря на свою несхожесть с реальностью, а, может, благодаря именно ей, казался гораздо гуманнее. По крайней мере, он дарил надежду на надежду.

[1] Олден – золотая монета самого крупного номинала.

[2] Фер – мелкая медная монета, которую для удобства оплаты ломают пополам на два полуфера. Мельче полуфера монет не существует.

3. Глава третья

Если жизнь поворачивается тыльной стороной, так уж, чтобы ею горизонт загородить. Вроде неприятностей случилось столько – на год вперёд хватит! Но они продолжали сыпаться, будто из дырявого мешка. Вот и рыбалка, всегдашнее верное средство успокоения, не радовала, а лишь раздражала. То ли с последнего ориного приезда домой рыба резко поумнела и навострилась объедать с крючков приманку, а потом цеплять их за коряги, то ли богам стало скучно, а результат один: за всё утро поймался лишь несчастный окунёк, такой жалкий, что его и добычей-то считать стыдно, пук водорослей и, кажется, простуда. По крайней мере, в носу хлюпало не хуже, чем в сапогах, ну а в них плескалось никак не меньше половины озера.