– Ой-ой, Ваня, изголодался, бедненький… – жалостливо всхлипнула Ольга, вышатывая зубами бутылочную пробку. Откупорила и по стаканам нам водку разлила, себе – вино.

– Шутка ли, на девять дней в театре закрыли, – вздохнул Лев Сергеевич, задумчиво разливая борщ по тарелкам. – Ужас!

Я невольно посмотрел в зрительный зал – там появилось с десяток зрителей. Всё это были девушки и молодые женщины. Смущённый и озадаченный, я растерянно потянулся к рюмке с водкой и машинально выпил. Сразу охмелел сильно, словно целую бутылку в нутро отправил.

Гости мои так рты и раззявили.

– Ну, Ваня, даёшь! – ахнула Ольга. – Ты тут совсем одичал: нас не мог подождать!

Лев Сергеевич понимающе покачал головой и услужливо снова наполнил рюмку.

Я воровато глянул в зал, а там уже под сотню зрителей, и все, не отрывая глаз, на меня пялятся. Ждут каких-то высоких творческих откровений, а я текст не знаю…

– Это я от радости,– обнимая осоловевшими глазами дорогих гостей, сказал я. – Вы не представляете, как я вам рад! Хоть вы вспомнили…

– Как же не помнить? – сказал Алаторцев. – Сейчас вот перед спектаклем по рюмочке за твою заблудшую душу выпили. Не чокаясь…

– Спасибо, Лев Сергеевич. И тебе, Олёша, от всего сердца.

– А ты не ёрничай. Дело сурьёзное: как только поминают, так сразу здесь души и встречаются.

– По-другому мы бы к тебе не пробились, Ваня, – добавила Ольга.

– Верю… А что же мои родные меня совсем не вспоминают?

Гости мои переглянулись, и Лев Сергеевич неуверенно так говорит:

– Поминают, а как же… но, видать, нельзя вам пока видеться. А может, перепутали и за здравие выпили…

– К тебе, правда, никто не заходил? – удивилась Ольга.

– Вы первые. Первые живые лица после моей прекрасной смерти… Хоть бы какую-то собаку завести. В одиночестве слоняюсь и потихоньку с ума схожу.

– Ну… это… – замялся Лев Сергеевич.

Ольга его торопливо перебила:

– Ничего странного, покойникам покой прописан…

– Да ладно… – напустил я на себя равнодушие. – Ну, не нужен я никому… Не то чтобы обидно…

– Да погоди ты сопли распускать, – нарочито строго сказал Лев Сергеевич. – Родные к тебе рвутся, во все лопатки спешат… А нельзя, порядок такой… Сперва нужно все свои ошибки и промашки осмыслить, может, что исправить получится… А потом уже и родные к тебе натекут, и близкие, и дальние, и всякие разные.

– Хорошо бы… Может, хоть они объяснят мне, почему я умер, за что?..

– Тебе зачем это? – нахмурилась Ольга. – Много будешь знать, скоро состаришься…

– Я серьёзно.

– И мы серьёзно, – важно сказал Лев Сергеевич. – За что… Неправильный вопрос. Правильный – «для чего»?

– Какое уж теперь на этом свете «для чего»?

– И то верно. А всё одно есть смысл… Должен быть!

– Значит, не знаете. Так бы и сказали.

– Это мы-то не знаем? – фыркнула Ольга. – Да всё яснее ясного! Это и ежу понятно: надо тебе, Ваня, со своей любимой встретиться!..

– Боже упаси… А при жизни никак нельзя было?

– Получается, что нет.

– Забавно, и кто она?

Алаторцев украдкой подмигнул Ольге, придвинулся ко мне и этак участливо спрашивает:

– Значит, говоришь, посмотрел «Ревизора»… Ну что, узнал её?

– Кого?

– Ладно, Ваня, не притворяйся, рассказывай, – лопаясь от нетерпения, навалилась на меня и Ольга.

– Я серьёзно не понимаю. О ком вы? На сцене были все наши. Всех узнал как облупленных. Перечислять?

– Да мы тебе не про сцену, – поморщился Лев Сергеевич. – Вот ты скажи: ты благодаря кому на спектакле побывал? Чьими глазами на свою непутёвую игру взирал?

Тут-то до меня и дошло.

– Ты хоть знаешь, кто она такая? – сверкнула хитрым взглядом Ольга Резунова.

– Откуда мне знать? Зрительница какая-то.