– И думаешь, тебе это спустят с рук? Думаешь, можно срывать каждое представление, и тебе за это ничего не будет?! Да все уже сто раз догадались, зачем ты это делаешь, и я уверена, что Маэстро выставит тебя прямо сегодня, потому что ему абсолютно не сдался бездарный актёр, который не может даже по канату пройти, не превратив это в цирк одного идиота! – говорит она и разрывает тонкую материю бинта жестом убийцы. – Нельзя всё время оставаться здесь! Не так, как это делаешь ты! Ладно, шесть лет, ладно, десять, но ты мог бы возвращаться, как это делают другие, ты, ты….

– Может быть, – обрывает её Сора тихим низким голосом, – Мне попробовать твой способ? Ты ведь тоже не спешишь продвигаться по карьерной лестнице, младший фельдшер.

Она замахивается стеклянной баночкой дезинфектора, Сора привычно вскидывает руку, готовясь поймать её запястье, но одновременно с этим открывается дверь, и агент на пороге, раскрасневшийся от тревоги и спешки, выдыхает с облегчением.

– Слава богу, ты здесь! Сора, твой лот ушёл по первой ставке. Маэстро просил передать, что ждёт тебя в холле сию же секунду!

От его слов натягивается ещё одна нить – надрывной тишины. Две пары глаз смотрят на агента сначала с непониманием, а потом с двумя оттенками осознания. Злорадное торжество фельдшера и загнанная ярость актёра.

– Ну что, допрыгался, птенчик? Сейчас закончу перевязку и….

Её прерывает страшный грохот: Соре достаточно протянуть руку, чтобы толкнуть столик с медицинскими инструментами, и все её баночки-скляночки разлетаются по полу. Он делает это медленно, но само действие выдаёт состояние. Неконтролируемое бешенство. Самый настоящий срыв.

Это его собственная практика: чтобы вернуться в реальность, чтобы доказать себе, что происходящее происходит на самом деле, он разбивает или роняет что-нибудь, что может разрушить звуковое пространство. Бокал с шампанским, разлетающийся на мелкие осколки. Столик с медицинским инвентарём.

– Что ты творишь, мать твою! Сора!

– А ну стой, сволочь!

Но он быстрее их обоих: в два шага пересекает комнату, выдёргивает задвижную полку из стеллажа и швыряет её в окно.

Агент шарахается обратно к двери, фельдшер садится на пол и закрывает голову руками, защищаясь от осколков.

На шум сбегаются ещё несколько агентов и сам Маэстро. Вместе им удаётся изловить и удержать Сору, пусть и не сразу – хотя он сам не сопротивляется с того момента, как ругающиеся мужчины оттаскивают его от разорённого стеллажа. По отработанной инструкции фельдшер вкалывает актёру быстродействующий седатив, но ещё несколько минут они стоят вокруг, не разжимая рук, и наблюдают за тем, как расслабляется лицо Соры и стекленеет безучастный взгляд. Только тогда Маэстро выпускает его запястья.

– Ну? Что ты ему сказала? – спрашивает сурово, поправляя галстук-бабочку.

– Да я ничего не успела сказать! Он услышал про лот, и сразу….

– Не сразу, – встревает агент, – Но да, больше мы ничего не говорили. Первый раз вижу такую реакцию….

– Ну, не первый, – пожимает плечами Маэстро, – Впрочем, это было ожидаемо в его случае. Обычный нервный срыв, к тому всё и шло. Он не сказал тебе, что это такое было на сцене?

– Не сказал….

– Хм. Я сначала подумал, что самоубийство. Но нет, что-то другое.

– И что теперь? То есть, мы же не можем так его отправить к покупателю?

– Я сам поговорю с клиентом. Скажу, что Сора у тебя на перевязке. Только сделай так, чтобы в машину он сел сам, а не мы на руках занесли.

Маэстро выделяет нескольких агентов убрать осколки и проследить на всякий случай (он никогда не доверяет актёрам, даже в таком состоянии), и уходит, потирая ушибленное предплечье. Притихшая фельдшер перебирает уцелевшие пузырьки, ища что-нибудь подходящее, и время от времени тревожно поглядывает в сторону Соры.