Под лестницей оба встали, слушая вьюжный звук сквозняка.

Шмыгун лёгкими сухими пальцами обхватил запястье Крата, и матовые глаза его наполнились ровным светом. Эта процедура поразила Крата неземным и страшным совершенством.

Крат запрокинул голову – лестница вилась по стене вокруг центральной пустоты. Он сделал шаг, и гул тяги стал громче. Воздух схватил его за волосы, парусом надул одежду, а Шмыгуна почти приподнял.

– Закыр! Закыр! – демон по-рыбьи открывал рот.

Крат, оглянувшись, догадался. Ему едва хватило сил закрыть светозарную щель. В наступившей темноте ярче засияли глаза Шмыгуна. Крат робко поставил ногу на ступень, посмотрел вверх: лестница одновременно ехала вверх, как эскалатор, и оставалась на месте. Ближняя перед глазами ступень медленно пульсировала: росла и уменьшалась.

Левой рукой он держался за поручень, правую отдал демону, который двигался ступенькой выше. Так они поднялись на уровень кольцевого коридора. Лампочки здесь горели.

– Шэсь тычасов утыра, – Шмыгун прокомментировал жёлтое горение электричества.

Крат встряхнул его прохладную руку.

– Ты прекрасно светишь! Ты не Шмыгун, ты – прожектор!

Шмыгун поднял голову и благодарно засиял в лицо Крату.

– Возвращайся, я буду думать о тебе, чтобы ты не заснул на лестнице. Я буду переживать о тебе, хорошо?

Тот кивнул и отправился вниз, походкой брошенного ребёнка. На его понурых плечах висел, как на вешалке, халат рабочего сцены.

После долгого блуждания по кругу Крат отыскал путь наверх. Чуть не уснул на ходу. В голове происходила зевота с дрожью.

Ну вот – выбрался. Он решил было прилечь в раздевалке монтировщиков, но вспомнил про диван, что стоит возле буфета в маленьком фойе, обвешенном фотографиями актёров. Там висят и Дол с Кратом, оба в клоунском гриме: Крат, утираясь рукавом, плачет луковыми слезами, а приятель его лыбится намалёванными губами.

– Спит! Ты глянь, спит, а ведь сам должен мне за сто грамм водки!

Крат открыл глаза и увидел буфетчицу Марфу. Рядом с ней стоял сконфуженный Николаич. Первой заботой Крата было различить, что приснилось и что случилось, поэтому он вытащил из кармана голубого мотылька.

– Ты глянь, я думала, он за деньгами полез! – украинским говором укорила Марфа.

Он уставился на неё тяжёлым взором (по праву того, кто много пережил), в результате чего, она, гремя замками, скрылась в буфете. Николаич сел рядом на диван.

– Убили, значит.

– Ага.

– И он, значит, сам на сцену поднялся? – бормотал Николаич.

– Не утерпел: о квартире зашла речь.

– Но твой-то кореш не стрелял, верно? Ему бутылку ухлопать – раз плюнуть. А человек-то ему без надобности.

– Верно, – поддакнул Крат.

– Однако ж, если подменить пистолеты, подозрение падает на него. Ведь он был с оружием на сцене, так?

– Так.

– Но стрелял кто-то другой. И пиротехнику применили ради неразберихи. Тут сыщикам будет не сложно размотать клубок, – сказал Николаич.

– Если хотеть разматывать, – заметил Крат и добавил: – Всё-таки непонятно, откуда они знали, что Рубенс непременно выйдет на сцену. Мог бы сидеть как сидел.

– Ну, тогда его прямо в кресле чпокнули бы. Он ведь в первом ряду был, – предположил Николаич.

Помолчали. Крат оглянулся и тихо спросил:

– А ты знаешь, какие дела у нас в подвале творятся?

– Краем уха слышал и один раз я побывал в круговом коридоре, где трубы сами по себе нагреваются и свет горит, не подключённый к энергосети. Больше я туда ни ногой. И тебе не советую. Вообще, я так разумею, что видимость, или наружность у нашей жизни – это одно, а внутренность – это другое, – проговорил Николаич голосом деревенского сказочника.