Воспоминания обеспокоили царицу. Может быть, стоило попытаться проникнуть в эту тайну? И почему запрет действовал именно после заката, чем было так опасно или важно именно это время для богини Любви? И тут Гера подумала – а вдруг для Гебы, как для помощницы и подручной, может быть сделано исключение из правил? В конце концов, могут же у неё оказаться какие-то вопросы к Пенорожденной, какое-нибудь важное дело… Мысль о поясе была просто первым из возможных предлогов и самым очевидным, но – вот незадача! – оказалось, он всё ещё здесь, у неё в покоях.

Лицо царицы Олимпа потемнело, она отбросила флакончик с мазью для рук, он врезался в стену, высек мраморную крошку, и звонко шлепнулся на пол около небольшого бассейна, наполненного до краев. Вода в нём была покрыта лепестками лилий, орхидей и гиацинтов – они качались на поверхности, словно маленькие кораблики. Пахло от бассейна одуряюще. Правда, запах чувствовался только на близком расстоянии. Стоило отойти на несколько шагов, и он исчезал.

Геба вздрогнула. Гнев на отца охватил её. Ей нужно обязательно что-то сделать для мамы, ну хоть что-нибудь, просто чтобы её порадовать, только вот – что?

Она робко тронула за плечо разгневанную царицу.

– Мама, прошу тебя! Ну, хочешь, я принесу тебе новые притирания, которые мы сегодня сделали? Я могу пойти, попросить у Афродиты. Я знаю, что уже поздно, но я не так давно ушла, и там ещё оставалась Геката, они что-то обсуждали, я слышала, что-то важное, может быть, они обе всё ещё там, и тогда я смогу попасть в покои Пенорожденной, и она…

Гера смотрела на дочь, расширив глаза. Вот это тирада! Эта девочка никогда не была так многословна, неужто она и впрямь жалеет её? Её, Геру, славу этого мира, супругу царя богов, великую, могущественную и ужасную?! Мысль об этом кощунственна, но эта мысль согревает ей сердце. Ей так надоело быть всем ненавистной, бесконечно отстаивать себя, свои права, и, всеблагие боги, братья и сестры, как же она устала от своих же собственных подозрений!

Кстати, о подозрениях…. Интересно, а что там может обсуждать эта парочка, да ещё в столь поздний час? Опять интриги какие-нибудь! А какие интриги могут быть у богини любви? Только любовные. Ну да.

Тело Геры привычно напряглось: «Все против меня. Все!»

– Ты слышала, о чем они говорили? Ты сказала – «что-то важное». Что именно?

Геба растерялась. Ей казалось, она хорошо всё запомнила. Когда она была там, у дверных завесей, ей казалось, что весь разговор отпечатался в памяти ярко и отчетливо. Но возможно, она ошиблась, или тот безумный бег выветрил всё из её головы…. Она не знала, как начать, что сказать.

– Ну, я не знаю точно. Мне показалось, что важное…

– Почему?

– Ну, просто они так говорили об этом, ну не знаю, с беспокойством…

– Об этом – о чём?

Геба сделала над собой усилие. Она должна, должна вспомнить! Она же слушала, она же слышала! … Но всё было бесполезно, память отказывала ей. Обрывки какие-то одиночные лезли в голову, смутные ощущения, не мысли даже.

– Про что-то драгоценное, и что-то ещё про руки дающего, и что вокруг народу много, это плохо, могут увидеть, догадаться…

– О чём?

– Ну, не знаю, мама, я не помню!… Я же слышала только обрывок, кусочек, я не могла задерживаться, они могли меня обнаружить, ну, что я не ушла ещё, и слышу их…

Гера топнула ногой.

– Вспомни, Геба, ты должна вспомнить! Соберись!

Девушка терла виски.

– Что-то было ещё про открытое место. Про что-то, что на открытом месте, и это плохо. И Геката ещё сказала про ваши с ней обязанности…

– Что-о-о?

Геба побледнела.

– Нет-нет, она только сказала, что вы поделили их между собой. Но ты мне тоже это говорила, помнишь?