– Тихо, милый. В ней говорит страх. Ты должен её понять.

В мысли ворвался чужой голос. Он был похож на детский – высокий, ломкий, звенящий от возмущения:

«Ты клевещешь на моего хозяина, сребровласка. Но я прощаю тебя и не причиню зла. Ты напугана и разобижена. Ты имеешь право сердиться».

Перси зажмурилась и прижала ладони к голове в попытке укрыться от вторжения.

Чья-то рука легла ей на плечо. Она с криком вскочила. Черная тонкая фигура стояла рядом, огромные глаза на бледном, удлиненном лице прожигали насквозь:

– Незнакомка, я вижу, ты гостья здесь. И ты совсем не знаешь хозяина этих мест. Он щедр и великодушен. Он суров, это – да, но в Царстве Мертвых нельзя иначе. Здесь подводят итог – словам, желаниям, и делам. Здесь проявляется истина, а истина всегда сурова. В Царстве Долга нет места чувствам, но даже если они есть, для них тоже есть своё место, и оно – не в первом ряду. Так говорит Гадес. Так говорит мой отец.

Персефона строптиво вздернула подбородок.

– Как сурова твоя отповедь, красавица! Кто ты? Ты любишь его?

– Кого?

– Владыку Царства Мертвых.

– Нет. Я никого не люблю. Только своего отца.

– Кто он?

– Он – Верховный Жрец Великого Равновесия.

– У него есть имя?

– Да. Его зовут Танатос.

– Так это Бог Смерти?! И ты – его дочь? А как тебя зовут?

– Слишком много вопросов. А как зовут тебя?

– Меня – Персефона.

– Это имя не знакомо мне. И я должна идти. Прощай!

– Подожди! Скажи мне своё, я ведь сказала.

– Моё имя – Принцесса Смерть.

– Не может быть! Это не имя!

– Думаешь, у дочери Танатоса может быть какое-то другое? Нет, я – Смерть, Темная принцесса Смерть. Прощай ещё раз.

Персефона подняла руку, чтобы удержать говорившую, но та мгновенно скользнула в сторону и растаяла в черно-золотом вихре.

Что-то толкнуло её под коленки. Она отскочила, и снова с воплем. Кажется, это становилось привычкой. Обернулась, ожидая какой-то новый ужас и собрав в кулачок всю свою волю. Но это был Кербер – огромная псина виляла дружелюбно хвостом и… улыбалась во все три пасти. Кровавые глазки были прижмурены, шеи выгнуты; змеи, недавно стоявшие торчком, как заросли кустарника, томно скользили теперь в густой шерсти, совершенно не обращая внимания ни на что вокруг. Кажется, он хотел с ней дружить.

«Он, наверное, тоже очень одинок», – мелькнуло у неё. – Не такой уж он и страшный. Вполне симпатичный, если честно, особенно сейчас, когда улыбается».

Что-то в этом было. Подружиться с чудовищем и знать, что грозный страж Аида покорен твоим ласкам; видеть, как тот, кто наводит ужас на оба мира – и Мертвых, и Живых, приветствует тебя, да, это, безусловно, было тем, что щекотало гордость и льстило самолюбию. Исключительность того, кто покорен тебе, возвышает победителя. Сломить чужую силу в бою – честь и слава, но подчинить злую, огромную мощь ласке и улыбке, подчинить не насилием, но добрым словом, сочувствием и поддержкой – о, ради этого и впрямь стоило постараться!

Теплая волна залила все её существо, как будто что-то уютное и мохнатое обняло по-дружески.

– Кербер! – окликнула она мысленно, – Это сделал ты?

– Это я, сребровласка. – ответил ей высокий, ломкий голос. – Ты красивая. Я рад, что ты больше не боишься».

– Меня зовут Персефона. Тебе тоже не знакомо моё имя?

– Я знаю его. Хозяин рассказывал о тебе.

– Что он говорил?

– Что ты красива. Что ты добра. У тебя нежные руки и светлая душа.

Персефона смутилась.

– Боюсь, я за эти два дня разочаровала его. Я так плакала, и кричала столько злых слов, что ему теперь придется пересмотреть свое мнение обо мне.

– Мой хозяин видит истинную суть вещей. Он знает, какая ты на самом деле. Он способен отделить твой испуг от тебя самой.