Заметив, что Ида появилась в дверях, Вероника шмыгнула под стол и затихла, прижавшись к теплой батарее. Бабушка не стала ее оттуда доставать, а занялась своими делами и время от времени спрашивала, не холодно ли, не захотелось ли поесть. Она была такая высокая, голос доносился почти с потолка, и смысл успевал разбежаться по дальним углам, где громоздились шкафы с книгами. Девочка молчала. Наконец Ида подошла ближе.

– Вероничка, ты всегда можешь сказать, что ты чувствуешь и чего хочешь. Я так лучше тебя пойму.

Вероника улыбнулась – ей понравилось, как ее назвали: Вероничка было похоже на птичка, и земляничка, и рукавичка…

– Я хочу к маме, – выдохнула она, но не заплакала.

– Я понимаю, – серьезно ответила бабушка.

– И я хочу домой! У нас дома красиво, у нас пианино! – Девочка кричала, только шепотом.

– У меня нет пианино, – сокрушенно подтвердила Ида. – Но здесь есть один секретный шкаф… Давай заглянем?

В кладовке был старый проигрыватель, похожий на чемодан, и коробка больших виниловых пластинок. Вероника всем этим завладела, разложила на полу и начала исследовать. Запускать механизм она научилась сразу, а особенно ей понравился переключатель оборотов и то, что происходит со звуком на разных скоростях. Голоса, поющие песни, то завывали басом, то пискляво тараторили, заставляя ее смеяться – и уже не шепотом.

А еще в секретном шкафу нашелся толстенный альбом в коричневом переплете – страницами там были бумажные конверты с круглыми окошками, в которых жили другие пластинки, тоже толстенные. Вероника подобрала для них скорость. В этих пластинках прятались музыка без слов и оперные арии. Она прослушала все страницы от начала до конца, потом опять сначала, потом – две, ставшие любимыми.

Одна пластинка была дневная – «Сказки Венского леса», и это был радостный путь домой к маме, а вторая – ночная, там Шаляпин пел ужасным голосом «В двенадцать часов по ночам…», и было так сладко бояться, и, чтобы побояться еще чуть-чуть, надо было перебежать по темному коридору на кухню, а потом обратно.

На кухне у Иды были смешной заварочный чайник в виде слоника и сахарница-тыква, в которой вместо сахара обычно водились орешки или семечки. И Вероника с бабушкой Идой пили чай, и теперь Ида звучала совсем не с потолка: наоборот, она четко повторяла слова, которые пел Шаляпин, потому что у него не всё можно было разобрать – где-то пластинка трещала, а где-то ее заедало. Стихи перетекали в рассказы про Шаляпина и Жуковского, а потом Ида доставала книжки с их портретами.

Книги населяли полки с пола до потолка, и Вероника быстро научилась взлетать до самых верхних, как обезьянка, без помощи стула. Она могла копаться там сколько угодно, как и в секретном шкафу, и никогда не слышала, что ей чего-то нельзя, потому что она маленькая. Ида как будто была не в курсе этого и разговаривала с Вероникой так же, как с остальными людьми, например своими подругами.

С этими подругами они встречались по воскресеньям, когда утром шли по Тверской мимо Пушкина и дома, где он бывал в гостях у княгини Волконской, а гости развлекались тем, что показывали живые картины. Пушкин изображал фонтан. Обо всем этом рассказывала бабушка – во всех домах, встречавшихся им по пути, жили ее знакомые вроде Пушкина, о которых она всё знала.

Дальше была большая лошадь на постаменте и площадь, которую красиво наряжали то к Рождеству, то к Пасхе, и веселый солнечно-желтый храм.

Из-под купола падали косые лучи, выхватывая то лики святых, то цветную мозаику, то светлого батюшку, который улыбался входящим. Пространство постепенно наполнялось, и Вероника с задней скамейки, куда ее обычно сажали, видела мерно колышущееся море плеч и голов, которое сливалось с плавными силуэтами на росписях.