Ближе к четырнадцати годам мои формы приобрели чудесную округлость, я выглядела на шестнадцать.

В шестнадцать мне давали восемнадцать, и я покорила величайшего поэта России!

В восемнадцать я расцвела во всем великолепии и считала себя Королевой Двора…

Я осознала, что красива, с того момента, когда отец более не осмеливался поднять на меня глаза, и что очень красива – когда мать стала ежедневно разглядывать изгибы моего тела, в то время как сама она с каждым днем увядала.

Я потеряла одного за другим друзей детства; их невинное товарищество исчезло, они превращались в жадных хищников, всматриваясь в свою первую юную добычу; вот тогда я и почувствовала, что покинула планету Отрочество.

В зависимости от возраста молодые люди мечтали о моих грудках, мужчинам не давали покоя мои перси, старикам мой стан, одним словом, ваятель с особым вниманием отнесся к моему бюсту!

Каждый день я разглядывала свои очертания греческой богини; они могли соперничать с самыми прекрасными формами в Империи.

Мужские взгляды неотступно следовали за мной; я понимала, что стала настоящей женщиной, и женщиной желанной.

Это не ускользнуло от нашей матери, имевшей еще двух дочерей, которых она также стремилась поскорее пристроить, как и меня саму.

Ее главным желанием было выдать нас замуж, «определить», как она выражалась.

Две мои сестры, Екатерина и Александра, не разделили со мной счастья особой благосклонности богов. Екатерина была слегка полновата, а Александра страдала легким косоглазием, которое, однако, придавало ей загадочное очарование…

Меня же осыпали похвалами: графиня Фикельмон, супруга австрийского посла, часто бывавшая при дворе, писала: «Она совершенное создание как по лицу, так и по формам». Почт-директор Булгаков, личность неприятная и опасная, вторил ей: «Стать богини и изумительное лицо». Граф Соллогуб добавлял: «Возможно, в течение своей жизни я встречал и более привлекательных красавиц, но никогда не видывал я женщины, которая соединяла бы в себе такую законченность классически правильных черт и стана. Ростом высокая, с баснословно тонкой тальей, при роскошно развитых плечах и груди, ее маленькая головка, как лилия на стебле, колыхалась и грациозно поворачивалась на тонкой шее».

Некоторые женщины родятся некрасивыми, а то и очень некрасивыми; с ними всё просто – им суждено внушать жалость; иногда над ними подсмеиваются, но со временем привыкают к их злосчастью; а главное, они не вызывают никакой зависти или ревности!

Если они ничем не примечательны, то растворяются в каждодневной тусклости и к полудню превращаются в тени…

Наша семья древностью рода похвастаться не могла: по отцовской линии мы происходили из мещан, и дворянством были пожалованы за финансовые успехи деда, бумагопромышленника, составившего себе состояние.

Его житейская хватка была вознаграждена: официальный поставщик двора, он стал кавалером ордена Святого Владимира и таким образом вступил в дворянское сословие… Он завещал свое огромное богатство моему отцу, оказавшемуся никчемным управляющим, который поспешил это богатство распылить и растратить. Мы остались практически без гроша.

Мой отец принадлежал к тому роду мужей, в чьей семье равновесие сил сначала было нарушено, а потом пошло прахом. В первое время своего брака он был очень активен и управлял своим имением; он знал каждую «душу» по имени и заботился об их благосостоянии. Крестьяне уважали его и боготворили. Они говорили ему:

– Ты наш хозяин и отец родной.

В сущности, отец был на свой манер революционером или, скорее, либералом, потому что ненавидел крепостничество и желал его отмены. Он, рискуя навлечь на себя гнев матери, осмеливался утверждать, что крепостное право не только губительно для российской экономики, но угнетение несчастных крестьян является еще и моральной ошибкой. Кстати, под покровом глубочайшей тайны он увлекся очень красивой крепостной, которой втихомолку дал вольную!