Пройдёт время, и у Агафьи возникнет душевная и даже физическая потребность общаться с новорождёнными детьми. Она желала видеть, слышать и прикасаться к самому очевидному и значительному проявлению Бога на Земле. Агафья считала, что новорождённое дитя есть абсолютно чистое, не испачканное лживыми догмами совершенство. И поэтому в первые минуты появления дитятка в неизвестном, а порой и враждебном ему мире этот ангел нуждается в истинной заботе и настоящей бескорыстной любви, такой любви, какую желала и могла дать сама Агафья. Порой ей приходила мысль, что, может быть, она убила собственное дитя ради спасения других детских жизней? А может быть, ради какой-то одной конкретной жизни? Агафья надеялась, что со временем ей откроется это. Но всё это будет потом, а сейчас она уже купила у знакомого провизора заморское снадобье, гарантирующее прерывание беременности.

На следующий день после принятия этой нерусской дряни у неё начались тошнота, рвота, диарея и в конце концов вышли окровавленные куски нерождённого ребёнка. Не поверив в эффективность сатанинского зелья, она явилась в подпольный абортарий. Прекрасно осознавая, что, добровольно идя на аборт, она покушалась на свою собственную жизнь – тяжелейший из грехов, подлежащий наложению епитимьи. На всю оставшуюся жизнь выжженным на душе тавро сохранила её память: шесть ступенек в тёмный подвал, наполненный под потолок гнойным запахом греха; толстую «чёрную» акушерку с «глазами санпаку», в замызганной маске на носу и забрызганном кровью клеёнчатом переднике мясника; введённый ей внутрь трижды проклятый гинекологический корнцанг и непереносимый скрип скобления, напоминающий шаги человека, идущего в мороз по снегу: хруст, хруст, хруст, хруст.

Потом сутки, проведённые на ночном горшке, полностью очистили не только её тело, но и сознание, одурманенное умышленным детоубийством. Только сейчас она поняла глубину своего грехопадения и решила принять монашеский постриг. Она бежала с глаз долой от людей, но это была лишь попытка бегства от себя самой. Она уехала трудницей в недавно открывшийся Барятинский Софийский женский монастырь Елецкой епархии, чтобы в страданиях замаливать свой смертный грех. Здесь она познакомилась и подружилась с раскаявшейся в своих грехах послушницей сестрой Фисой – чистейшей души человеком, в миру Анфисой Яковлевой – неулыбчивой, но глубоко сострадающей падшим душам и убогим. Эти две родственные души раскаявшихся грешниц объединяло желание до конца пройти весь тернистый путь христианского обоготворения самой Любви к ближнему.

В монастыре Агафья приняла известие о трагической гибели своего мужа Станислава Стасина, канувшего в морскую пучину вместе с шестьюстами моряками эскадренного броненосца «Петропавловск» во главе с адмиралом Макаровым. Она считала себя причастной к гибели ни в чём не повинных людей. Это глубокое чувство вины долгое время терзало её душу. Когда-то, в первую брачную ночь, ложась в постель с нелюбимым мужчиной, она в сердцах пожелала ему смерти, а несчастный Стасин потянул за собой других. Почему в ту роковую ночь небеса не разверзлись и Господь Бог не покарал её за эти мысли? Ведь она знала, что любая мысль, как и слово, хорошее оно или плохое, отправляясь в Пространство, не исчезает бесследно и материализуется. Нате вам! Самое конкретное тому подтверждение! Несколько недель подряд, оставаясь по ночам в своей келье, она молилась за упокой души невинно погибших моряков. Это была её страшная тайна, которую она хранила до конца своей жизни.

Сестра Агафья слыла по всей епархии лучшей повитухой. В то время в России очень часто беспричинно, во сне, умирали дети десяти-двенадцати недель от рождения, и помогать приходу новой жизни – самое богоугодное дело. Её приглашали принимать роды во все соседние деревни и даже за глаза звали «повитуха – ангельские руки». Никому не было отказа, и денег за родовспоможение она не брала. Добрые люди благодарили её по-разному: кто подарит платок, кто вязаные варежки из козьей шерсти, кто отрез добротного сукна на платье. Другой раз за принятую двойню подарили новую пару зимних английских офицерских ботинок и ещё полушубок из овчины. Но чаще всего давали молоко, масло, яйца, сало и другие продукты питания.