Стихи? Ба, да мой братец романтик?

Живу томлением в груди,

Твой образ мысленно лаская…

Какой пред мной предстанешь ты?

Страшусь, что так и не узнаю.

– Волюшка, а вы читать умеете?

– Не–а, нам ни к чему, – она подставила лицо ветру. Бисеринки пота на лбу заставляли липнуть к ним волосы. – А что?

– Где вы взяли эту бумагу?

– Так ты ж сам мне ее дал. Забыл? Сказал еще, что не нужна, а мне вот жженный сахар как раз в такую лучше заворачивать, чем в тряпицу. Волоски к леденцу не липнут.

– Ах да, забыл.

Я закусила изнутри щеку. Чуть не попалась. Мне и так трудно уследить, чтобы не говорить о себе как о женщине, а тут еще на мелочах прокалываюсь.

– Небо–о–о–о!!! – заорал кто–то зычным голосом. Волюшка побледнела и натянула вожжи, чтобы лошадь остановилась.

– Если что, ныряй под телегу, – шепнула она. Мы обе обернулись, но так и не смогли понять, что происходит. Небо было совершенно чистым.

– Смотри, – кухарка толкнула меня в бок. От головы армии вновь отделился отряд черных рыцарей и понесся к хвосту обоза. Пара воинов, что еще торчала на мосту, подгоняла последние телеги, но как обычно случается в спешке, колесо одной из них застряло. К ней кинулись пассажиры последних повозок, но им никак не удавалась спихнуть ее в сторону.

С нарастающей тревогой наблюдая за разворачивающимися событиями, я не заметила, как возле нас остановил своего коня рыцарь в черных доспехах. Я его почувствовала. Кожа зудела, а страх сгибал пополам.

– Контур! – скомандовал кто–то, и рыцарь распростер над нами руки. Голубое сияние разлилось над нашими головами и протянулось до следующего рыцаря, что тоже вскинул руки. И так по цепочке до последней телеги, что уже примкнула к обозу.

– Я ничего не понимаю, – прошептала я. – Кого они опасаются?

– Раз кричали «небо», то это увох. Он единственный из тварей крылатый, – голос Волюшки дрожал. Она непрестанно озиралась, всматриваясь в небо, но оно по–прежнему оставалось чистым.

Увох вылетел из–под моста.

Я сначала не поняла, откуда взялась огромная серая занавеска, вполне могущая закрыть собой сцену Большого театра. Многослойная, она не поддавалась порывам ветра, а направленно летела в сторону крытой повозки, только–только пересекшей мост. Люди помогающие сдвинуть застрявшую телегу, завидев монстра, размахивающего сразу несколькими кожистыми крылами–полотнами, кинулись врассыпную.

– К обозу, к обозу! – кричали обережники – их было слишком мало, чтобы накрыть защитной магией всю дорогу до обоза. А монстр, крутанувшись на месте так, что в воздух взмыла поднятая «крыльями» земля вместе с травой и камнями, ринулся за крытой повозкой, летящей, но не успевающей попасть под защиту армейских магов.

Увох опустился на нее, как опускается простыня на кровать, когда ее застилают в четыре руки – медленно, раздувшись парусом. Обхватил так, словно крепко запеленал. И через считанные мгновения вновь поднялся вверх. И улетел так же беззвучно, как появился. Нырнул в овраг и растворился в его серых стенах.

А телега осталась стоять на месте. Без лошадей и без пассажиров.

– Не смотри, не надо, – Волюшка, накрыла мне ладонью глаза, но я успела заметить, что все в телеге сделалось красным, даже смятые страшной силой дуги, на которые еще минуту назад был натянут полог.

Меня охватило такое оцепенение, что я горазда была лишь дышать. Я не пыталась осмыслить, а тем более оценить то, что происходит вокруг. Плач и крики сделались размытыми и доносились как из–под толщи воды.

Шаманта слезла со своей телеги и направилась к нам. Шла она, будто пьяная, путалась в собственных длинных ногах.