– Продолжай, раб – промурлыкала она, голос был подобен шёпоту ветра в ночи. – Твои потуги развлечь меня почти трогательны. Хотя, стоит признать, уровень юмора соответствует интеллекту креветки. – Она сделала глоток вина, наслаждаясь его вкусом. – И ты действительно думаешь, что эта дешёвая клоунада хоть как-то поможет тебе получить моё расположение? Ты наивен до смешного.

Александр сглотнул, и у него пересохло в горле. Он попытался выдавить из себя ещё один анекдот, но слова застряли в горле. Влажный блеск страха застыл у него в глазах. Он прекрасно понимал, что его жалкие попытки угодить ей лишь усугубляют ситуацию. Камилла наслаждалась его унижением, смаковала его беспомощность.

– Знаешь, раб, – промурлыкала Камилла, ставя бокал на лакированный столик. Хрусталь отозвался приглушённым звоном, словно вторя её словам. – Я нахожу тебя… забавным. Этакий домашний питомец. Милый, но бестолковый щенок. И вот ты, у моих ног, демонстрируешь жалкую беспомощность. До тошноты предсказуемо… очаровательно. – Она подалась вперёд, и шелковистое дыхание коснулось его лица, как лёгкое дуновение ледяного ветра. – Но, знаешь ли, однообразие приедается. Даже в игрушках.

– Я хочу услышать твой лай. Как у хорошенькой собачки. Постарайся, раб. Иначе… спать тебе не здесь, на этом пушистом коврике, а в тёмном углу коридора! – прощебетала Камилла с притворной весёлостью, в глазах которой плясали холодные искры.

Александра словно окатили кипящей краской стыда, хотя в полумраке комнаты это видела лишь Камилла. Унижение обжигало, скребло горло шершавым наждаком, но он понимал – сопротивление бессмысленно. Закрыв глаза, он издал тихий, обречённый звук, похожий на скулёж затравленного щенка.

– Громче, – прошипела Камилла, словно змея. – Я хочу слышать твой лай. Ты ведь хочешь быть хорошим мальчиком, не так ли?

И Александр, стоя на четвереньках, раздавленный и униженный, пролаял. Сначала робко, едва слышно, словно извиняясь за звук, а затем громче, увереннее, отчаяннее. Он лаял, пока горло не сжалось болезненным спазмом, лаял для Камиллы, лаял в угоду её прихоти, лаял, чтобы вымолить хоть каплю ее благосклонности. А Камилла сидела, неподвижная и властная, и по мере его жалких потуг, на её губах расцветала торжествующая, хищная улыбка.

Вскоре комнату наполнил звенящий лай, в котором сквозила какая-то неприкрытая тоска. Каждый звук словно молил о её улыбке, жаждал вызвать хотя бы тень веселья. Но с каждым лаем его собственная гордость таяла, словно утренний туман, унося с собой последние осколки человеческого «я». Он понимал всю абсурдность этой странной игры, но в то же время ощущал пьянящую власть быть в центре внимания Камиллы, пусть и в столь унизительной роли.

Камилла, с притворной укоризной качая головой, делала вид, что происходящее её забавляет. Она потянулась за фотоаппаратом, и щелчки затвора зафиксировали этот гротескный «спектакль» для будущего.

– Как же глупо… и как мило, – прошептала она, взрываясь хрустальным смехом.

Александр понимал, что это всего лишь игра, но отчаяние всё равно поднималось в груди, словно волна цунами. Он лаял не только ради её забавы, но, и чтобы обуздать собственный, клокочущий гнев. Каждый звук, сорвавшийся с его губ, одновременно ужасал и убаюкивал. Он словно покинул себя, погружаясь в пучину унижения, гадая, как далеко он готов зайти ради этой призрачной радуги эмоций, ради той хрупкой связи, что между ними возникла.

И он лаял, лаял, и с каждой нотой привычная реальность осыпалась прахом, словно песок сквозь пальцы. Сперва это казалось лишь странным ощущением, словно границы сознания размывались акварелью. Но постепенно пространство вокруг мутировало, погружая его в иное измерение – мир, живущий рядом, но скрытый от глаз обывателей.