В самом деле: уже начиная с пятого класса, что бы со мной ни происходило – хорошего или плохого, – я спешила запечатлеть случившееся в дневнике. Эти записи, выступавшие чаще всего в форме писем, адресованных кому-либо из школьных товарищей или учителей (но никогда никому не посылавшиеся!), переросли вскоре в стихи. Когда это произошло, к удивлению моей первой в жизни русской учительницы, я заговорила не прозаическим языком, а стихами.4

Говорят, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Но в отношении меня эта словесная формулировка оказалась не совсем верна. Я познакомилась с главным героем своей будущей повести Адамом Егеде Ниссеном, попросту Адамом Адамовичем, как мне отрекомендовали его наши люди, вскоре после приезда в Осло, но мне потребовалось шесть долгих лет жизни там, прежде чем я созрела для написания её чернового варианта. Именно созрела! – если сказать иначе, будет неточно. Еще девятнадцать лет ушло на то, чтобы довести этот материал, как говорится, до ума: так долго и тщательно шла моя внутренняя подготовительная работа к созданию многопланового словесного организма прозаическим слогом.

С первых дней после приезда в Осло события вокруг меня стали разворачиваться таким образом, что одно чудо следовало за другим. Очень далёкая, однако, от мысли, что имею дело с настоящими чудесами, я отмахивалась от них. Так как хорошо усвоила к тому времени, что достаточно запечатлеть на бумаге то или иное отложившееся в подсознании или памяти сердца событие, необычное природное явление или знамение небес, как всё скоро забывалось.

Единственное, что ни на день не отступало на задний план – было желание написать об Адаме Адамовиче очерк, рассказ или повесть. Но я день за днём откладывала свою задумку, смутно надеясь получить изнутри или извне толчок, который ясно сказал бы мне, что вот сейчас самое время приступить к осуществлению задуманного.

Однако такого толчка всё не было и не было. Отчаявшись дождаться его когда-либо, я несколько раз садилась за стол с намерением немедленно приступить к работе. Просидев, однако, в бездействии с час или более и так ничего дельного не написав, сердясь на себя за напрасно потраченное время, принималась за свои обычные повседневные дела.

А годы шли! – один за другим. Мне не приходила в голову мысль, что все дело было в том, что от стихов, которые с отроческих лет были послушны перу, и я фактически росла вместе с ними, я решила попробовать свои силы и в художественной прозе. Не зная ещё того, что Поэзия очень ревнива, художественная же Проза никого не допускает в свои заповедные владения без предварительной, тщательной проверки того, чем дышит данный человек.

Подтверждение тому, что это так, не иначе, я нашла позднее в работе Николая Михайловича Карамзина – нашего прославленного поэта, историка, критика, – под названием «Что нужно автору?»5.

«Когда ты хочешь писать портрет свой, то посмотрись в верное зеркало: может ли быть лицо твоё предметом искусства, которое должно заниматься одним изящным, изображать красоту, гармонию и распространять в области чувствительного приятные впечатления? Если творческая натура произвела тебя в час небрежения или в минуту раздора своего с красотою, то будь благоразумен, не безобразь художниковой кисти, – оставь своё намерение. Ты берёшься за перо и хочешь быть автором: спроси же у самого себя, наедине, без свидетелей, искренно: каков я? – ибо ты хочешь писать портрет души и сердца своего».

Да, стихи в детские, отроческие и юные годы пишут многие, так как они сами подчас льются из-под пера на бумагу. Вот почему я и не задумывалась над вопросом, откуда они берутся. Этот вопрос встал перед сознанием только тогда, когда пришло время приступить к осмыслению всего того необычного, что происходило со мной и вокруг с раннего школьного возраста, но особенно – за годы жизни за границей.