Володин внимательно прочел записку погибшей. Полистал ее тетрадку, покачал головой, снова протянул ее Кольской:

– А говорите, ребенок без проблем. Двойка на двойке.

– Ну… Так было не всегда. Так ведь, Анна Ивановна? – Анна Ивановна ее не поддержала, промолчав. Кольская решила ее уколоть, добавила со значением: – И не у всех педагогов.

– Проверим, – пообещал Володин.

– Проверьте! – фыркнула директриса, но, вспомнив об осанке, тут же выпрямила спину, поджала живот и юркнула в свое уютное кресло с высокой спинкой. – У Анны Ивановны вообще, кажется, все дети проблемные.

– Зачем вы так? – ахнула Аня и чуть не заплакала от обиды.

Да, дети не носили ей ни сумок, ни цветов, ни тем более домой подарков. И извергами она их порой про себя называла. Но это же ничего не значило! Ничего!!! Она была всегда с ними ровной, справедливой и честной. И подарков бы никогда не приняла. Сочла бы это подкупом, подхалимством. Что касается успеваемости, то тут у ее детей все в полном порядке. А проблемные – вроде Галкиной – существуют всегда и везде.

– Мы проверим, Анна Ивановна, вы не расстраивайтесь, – рассыпал Володин обещания направо и налево.

Хотя внутри его все ныло препротивно.

Когда проверять школьные журналы этой малолетней самоубийцы?! Кому этим заниматься?! Вчерашнее убийство на контроле у руководства, по нему еще никаких наработок, а тут это еще. Странно, что сегодня побриться успел и брюки почистить с ботинками. Скоро спать будет стоя, как конь!

И Анну было жалко, очень жалко. Хорошая женщина, милая, правильная. За что и не любит ее, видимо, директриса. Ведь сможет, стерва, создать ей проблемы, еще как сможет. А вкупе с посмертной запиской девушки, да еще и записью этой в тетрадке…

Вот бесхитростная душа. Другая бы уничтожила, выдернула лист, и все. Нет листа – нет лишних вопросов. А она с этой тетрадью в школу притащилась. И даже когда узнала про самоубийство девушки и ее посмертную месть, предъявила улику следствию.

– Анна Ивановна, вам вчера поздно вечером никто не звонил? – вдруг вспомнил Володин про номер на определителе Галкиных.

Номер был ее.

– Звонок был, – поежилась она, будто озябла и обхватила себя руками. – Очень странный звонок.

– И в чем заключалась странность?

Володин смотрел на нее с сочувствием. Хотя мог поклясться, значение его взгляда она не понимает. Его никто не понимал, даже покойная мать.

«Зверенышем вечно смотришь! – лупила она его по башке по делу и без дела. – Не глаза, а угли. Так и жгут, так и жгут».

На работе тоже вечно жаловались:

«Ты, Иваныч, рентген-то свой убери. Заикаться станем от того, как ты зыришь…»

Аня не понимала, насколько ему жаль ее. Она усердно отводила взгляд от него и без конца поправляла юбку и одергивала рукава на бледно-розовой кофточке. Неуютно ей было в его присутствии. Он понимал. И все равно он жалел ее. И дело было даже не в том, что проблем у нее с выбросившейся из окна девицей может быть воз и маленькая тележка. А в том, что слишком уж много навалилось на нее за последние сутки. Сначала кровавая бойня у соседей сверху. Потом ученица. Что дальше? Ее бы оградить, защитить, а кому?! Ему сто процентов некогда. Гулять под луной некогда. В кино ходить, в кафе просиживать и разговоры милые говорить тоже некогда.

Так он не человек, а зверь, выросший из звереныша, которого в нем мать узрела еще при рождении.

Володин вздохнул.

– Так в чем странность вечернего звонка, Анна Ивановна?

– Позвонили, – произнесла она, низко опустив голову. – Я спросила, кто? А мне в ответ… «Издохни, сука». Или что-то в этом роде.

– Ничего себе! – присвистнул Володин.