Мама готовит нам ужин, когда вспоминает об этом, но чаще всего готовить приходится нам с Кайлом. Мы знаем, что папа сильно рассердится, если придет вечером с мельницы и не найдет чего поесть. И хотя папа нас не бьет, его гнев даже хуже маминого. Кайл говорит, это потому, что гнев у него настоящий, а не безумный. Может, и так. Знаю только, что всякий раз, когда мы с Кайлом сидим у себя в спальне, а за дверью раздается скрип половиц, сердце у меня начинает колотиться так, что даже дышать больно. Я только и жду, что дверь распахнется, и в комнату с криком шагнет отец, или мама вбежит сюда с ремнем.

Если бы не Кайл, я бы точно сбежала отсюда.

Год назад миссис Ренфрю задала нам написать о том, кого мы любим больше всего. Почти все написали о своих родителях, а мы с Кайлом – друг о друге. Когда мы были совсем маленькими, написала я, Кайл держал меня за руку, чтобы я быстрее научилась ходить. Миссис Ренфрю сказала, что такого не может быть: Кайл лишь на год старше меня, и в то время он сам только-только начал ходить. Однако я ясно это помню. Еще я написала, что он очень спокойный и приятный. А Кайл написал, что я веселая и забавная, но часто делаю то, о чем позже приходится пожалеть. Как говорит миссис Ренфрю, порой с трудом верится в то, что мы с ним из одной семьи.

Мы живем далеко от школы – дальше, чем другие ребятишки. Вот почему мы с Кайлом общаемся в основном друг с другом. Мне это даже нравится, поскольку я терпеть не могу своих одноклассников. Кайлу я говорю: это потому, что они глупые, но на самом деле я не знаю, как мне с ними общаться. Когда я пытаюсь сказать им что-нибудь, они смотрят на меня так, будто я такая же чокнутая, как наша мама. А вот Кайла они любят. Иногда, покончив с домашними делами, он отправляется с кем-нибудь из друзей на рыбалку или куда-то там еще. В последнее время это случается все чаще и чаще. Кайл всегда зовет меня с собой, но я каждый раз отказываюсь. Обычно я сижу на этом самом дереве, дожидаясь его возвращения, но когда он наконец приходит, делаю вид, будто едва его заметила.

Нет, все-таки я не дам Кайлу читать свой дневник.

5 апреля 1941 г.

Кайл сказал маме, что это был его словарь.

Мы сидели на кухне и ели курицу, которую я зажарила на ужин. И тут мама заявила, что, как только ужин кончится, я получу по заслугам. Вот тут-то Кайл и сказал, что словарь его – он просто забыл его днем раньше у меня на кровати. При этом он неотрывно смотрел маме в лицо, и скулы у него напряглись, как в тот самый день, когда он сообщил мне, что Фрэнси, наш пес, издох. Я замерла, не в силах вымолвить ни слова.

Мама со страшным скрипом отодвинула назад свой стул. Поднявшись, она направилась в кладовку, где у нее хранился ремень. Кайл остался на месте, только лицо у него побледнело от страха.

Отец закашлялся и тоже вылез из-за стола, хотя на тарелке у него оставалась еще половина порции. Подхватив ружье, он зашагал к двери. Он всегда сбегал из дома, когда у мамы начинался приступ.

Мама вернулась в комнату с ремнем. Подойдя к Кайлу, она приказала ему встать. Поднимаясь, он слегка приподнял стул, чтобы тот не скрипел так страшно.

– Снимай штаны, – заявила мама.

Кайл залился краской по самые уши.

– Почему бы нам не уйти в другую комнату? – спросил он.

– Живей! – рявкнула мама, ударив его ремнем по рукам.

Я хотела сказать: «Мама, это мой словарь», – но из горла у меня вырвался только жалкий стон.

Трясущимися руками Кайл расстегнул брюки и спустил их до колен. Мама толкнула его вперед, и он упал локтями на стол. Я ненавидела свою мать за то, что она так унижает его.