Слава вдруг почувствовала, как к горлу подступает ком. Она ни слезинки не проронила с того момента, как узнала о смерти дедушки. Глаза уже вот-вот готовы были наполнится влагой, как тетя Тоня вдруг совсем другим тоном добавила:

– Ты, Слава, будь осторожна. Хоть я про Виктора Ивановича ничего дурного и не могу сказать, но все же к нему в последнее время часто какие-то странные люди захаживали, маргиналы какие-то. Уж не знаю, что там у них за дела такие…

Слезы отступили, не успев даже показаться, а грусть в душе стремительно вытеснило раздражение. Напридумывает себе черт знает что от скуки, а потом весь подъезд станет за спиной шептаться. В надежде оборвать угнетающий разговор, Слава холодно бросила:

– Ясно. Ладно, теть Тоня, так что там с ключами?

– А, сейчас, сейчас.

Женщина скрылась в узком коридоре своей желтой, пропахшей кошками квартиры, и через несколько мгновений появилась вновь. Связка ключей опустилась в протянутую ладонь, и прежде, чем соседка успела сказать еще что-нибудь, Слава бросила:

– Спасибо, – и отвернулась.

Тихий вздох раздался за спиной, дверь скрипнула и закрылась, лишив площадку хоть какого-то освещения. Пришлось искать замочную скважину на ощупь.

Два оборота ключа – и сердце наполнилось болезненной тоской. Стоило только переступить порог, нахлынули детские воспоминания о беззаботных временах, о дедушке, который еще был жив.

Слава нащупала выключатель, захлопнула за собой дверь и замерла на несколько секунд, не решаясь пройти дальше. Грудь словно сдавило что-то, стало тяжело дышать. Ужасно захотелось увидеть его снова, обнять, сказать, что не забыла о нем, что по-прежнему любит, попросить прощения, что так долго не приезжала, ссылаясь на совершенно неважные дела. Но не могла. Теперь уже никогда не сможет.

В квартире ничего не изменилось за эти тринадцать лет. Слава помнила ее именно такой: деревянные полы с рыжей потертой краской, темно-коричневая лакированная мебель, обои в синий цветочек, укрытые старыми покрывалами кресло и диван. Дед всегда поддерживал безукоризненную чистоту, во всем соблюдал порядок. Его куртки висели на стене сбоку, каждая на отдельном крючке, ботинки стояли ровным рядком в обувнице, а на тумбе под зеркалом не было ничего лишнего, только домашний телефон с трубкой, которые уже мало где увидишь, и записная книжка.

Пахло чем-то родным и знакомым: немного старым деревом, немного книгами. Пахло домом.

Помявшись немного в прихожей, Слава скинула кроссовки и зашла в проходной зал, через который можно было попасть в крохотную спальню. Сбросила на пол тяжелый рюкзак и осмотрелась. Тусклая улыбка сама собой возникла на сжатых губах, когда Слава заметила на полке перед книгами фотографию в деревянной рамке. Они были здесь все вместе: родители, еще молодые и любящие друг друга, дедушка в очках и пиджаке, с аккуратной стрижкой, которая так ему шла, и улыбчивая маленькая девочка с прорехой на месте передних зубов. Сейчас никто не узнал бы в хмурой молчаливой девушке с короткими волосами и скверным характером ту добродушную, открытую девчушку. Даже она сама.

Интересно, узнал бы ее дедушка, появись она на его пороге? Был бы разочарован ее выбором профессии или стилем жизни, понял бы ее взгляды и убеждения? Славе хотелось верить, что понял бы, ведь раньше всегда понимал. Но теперь уже нет смысла думать об этом.

Она поставила на место фотографию, провела пальцами по книжным полкам и обнаружила на них тонкий слой пыли, словно их протирали всего пару дней назад, заглянула в сервант, где за стеклом хранился праздничный хрусталь. Нахлынула ностальгия по семейным посиделкам, когда папа с дедом раскладывали в центре комнаты стол, разливали компот по хрустальным бокалам, а в центре ставили глубокие тарелки с оливье и отварной картошкой. Это казалось чем-то незыблемым, неизменным. Казалось, так будет всегда. Но со временем не осталось ничего: ни дружной семьи, ни праздников, ни даже дедушки. Только воспоминания.