Секретарь снова безмолвно поклонился.

Через несколько минут он громко доложил:

– Господин аббат Морин.

Два аббата совершенно не были похожи друг на друга ни нравственно, ни физически.

Один из них, – аббат Дюбуа, по описанию Сен-Симона1, – «маленький, худой, желтый, тонкий, невзрачный, в белокуром парике и с хитрой физиономией»…

Другой, – аббат Морин – высокий, плотный, свежий, с черными волосами, в которых серебрилась седина, с живым взглядом на открытом лице.

Аббат Морин, в лиловом платье, как тогда было положено одеваться белому духовенству, держа в правой руке шляпу, а в левой плоский картон, связанный веревками, вышел на середину кабинета, кланяясь аббату Дюбуа, который, не вставая, повернулся и очутился лицом к лицу со своим посетителем.

Каково было впечатление последнего при виде этого могущественного человека, первого министра, хитрого и ловкого дипломата, скрывающегося под такой скромной внешностью? Аббат Морин не показал. На его лице не появилось удивления, которое он мог и даже должен был почувствовать при виде великого человека под ничтожной оболочкой.

Напротив, Дюбуа, смерив аббата Морина с ног до головы, милостиво расхохотался.

– Чёрт меня побери! – вскричал он. Это было любимое восклицание аббата Дюбуа, и он сдерживался только при регенте, очень боявшемся сатаны. – Чёрт меня побери! Господин аббат, жаль, что вы не носите военного мундира!.. Вы были бы прекрасным драгуном!.. Какая грудь, какие руки, какие ноги!.. Почему, при вашем сложении, вы посвятили себя служению церкви, а не королю?

Аббат Морин улыбнулся.

– Ваше преосвященство задает мне вопросы, на которые можно слишком долго и подробно отвечать, но чтобы не злоупотреблять вашим временем, я прошу позволения не делать этого.

– Понимаю. Вы боитесь скомпрометировать себя, и поэтому, когда вас просят говорить, вы молчите.

– Слово серебро, молчание золото, – сказал один арабский поэт2.

– Наконец, да или нет, мне бы хотелось знать ваше мнение по поводу этого предмета, – находите вы дурным, что Франция ведет теперь войну с Испанией, король которой намеревался свергнуть его величество Людовика XV с трона, чтобы самому сесть на его место… Вы находите дурным, что мы хотим наказать Филиппа Ѵ?

Аббат Морин грустно улыбнулся…

– Нет, – возразил он, – строгое наказание, которое наше армия возложила на Филиппа V, мне не может не нравиться. Этот честолюбивый монарх получит только заслуженное наказание, когда уничтожат его гордость.

– Интерес этих двух людей – интерес двух стран! Нельзя же было подданным короля Франции перейти под покровительство чужого короля. А следовательно, если они считают войну, которую мы объявили Испании, справедливой, то, с своей стороны, из любви к своему королю, из уважения к его славе и не думая об его интригах, подданные Филиппа Ѵ должны стараться, чтобы нашествие на их страну было отражено. Испанские солдаты должны честно защищаться против французских!

Аббат Морин нагнул голову.

– Я никогда не сомневался в храбрости солдат, к какой бы нации они не принадлежали, – сказал он. – Испанцы или французы, для меня все равно, выкажут храбрость в этой войне.

– Они только исполняют свой долг.

– И они исполнят только свой долг, я согласен, ваше преосвященство.

Аббат Морин замолчал. Дюбуа, прикусив губы, молча смотрел на него:

– Я вижу, вы философ, господин аббат, – сказал он, наконец.

– Я филантроп, и не более, ваше преосвященство, – возразил аббат Морин, со своей доброй улыбкой.

– Вы любите человечество?

– Всей душой!

– Все человечество!?

– Все, без исключения!

– Если бы оно нуждалось в вашей помощи, вам было бы все равно, что человек не одной с вами веры?