Нет, я не испугался. После того, как рухнули мечты о небе, и меня выставили даже из аэроклуба, мне уже было наплевать на свое будущее. Ведь я лишился самого главного, что было в жизни – любви моей Людочки. То была непреходящая боль, усугубленная неудачей с медкомиссией летного училища, которую не прошел месяц назад. Лагерь так лагерь – я готов к любым испытаниям.

Вернулся мрачный, как туча, Витька:

– Не отдал. Сказал, доложит директору, – поверг он в уныние весь коллектив общества вольных литераторов.

– Много он взял тетрадей? – спросил Костя.

– Все за восьмой и девятый. Остальные у ребят на руках, – огорошил Витька.

– Почему они у тебя на столе лежали? – спросил Лешка.

– Да я переучет делал, – виновато пролепетал Витька.

– Переучел, – констатировал Костя.

– Зарецкий, Савич, Попов! К директору, – объявила завуч, войдя в класс вместе с математиком.

– С вещами? – спросил ее, вызвав смех ничего не подозревавшего класса.

– Пока без. Только с головами, которых у вас, похоже, нет, – ответила она.

В кабинете директора нас ждала “тройка”: директор, завуч и физик.

– Засранцы! – без предисловий начал всегда выдержанный директор Трусевич, – Кто вам дал право писать эту галиматью от имени высших партийных органов? Что за подпольный журнал в советской школе? Вы комсомольцы, или враги советской власти? – метал громы и молнии директор. Мы стояли молча, пережидая грозу.

– Кто такой Сотник? – задал, наконец, директор конкретный вопрос.

– Начальник казачьей сотни, – ответил ему, поскольку ребята стояли молча.

– Я не спрашиваю, кто он. Меня интересует фамилия мерзавца.

– У этих мерзавцев много фамилий. Сотников в казачьем войске тысячи, – пошутил я.

– Вон отсюда! – взревел директор, бросив на меня уничтожающий взгляд, – Шутить вздумал. Всех из школы вон! Из комсомола вон! С “волчьими билетами” у меня вылетите! – орал директор, но я уже оказался за дверью и не слышал продолжения.

Минут через пять вышли Витька с Лешкой:

– Пришлось Костю выдать, – мрачно заявил Витька, – Нас отстранили от уроков. Завтра к двум часам с родителями на педсовет, – сообщил он решение директора.

Мы пошли в класс, взяли портфели и уже уходили, когда завуч пришла за Костей:

– Сотник Завьялов, к директору, – с иезуитской улыбочкой объявила она, – А вы трое, вон из школы! – крикнула она вслед.

Слушать ее не стали и устроились в вестибюле ждать Сотника.

Костя вышел от директора аж через полчаса:

– Все. Отучились. Ну, Витька, спасибо тебе, – мрачно поблагодарил он, – Пойду к матери на завод. Туда и с “волчьим билетом” возьмут.

Дома меня, как ни странно, ругать не стали. Отец лишь с сожалением махнул рукой:

– Напрасно мы только с тобой два года промучились, сынок. Аттестат зрелости у меня теперь есть, а вот капитана не видать, как своих ушей. Да еще выговор по партийной линии вкатят. Тебя бы вот только не упекли в колонию. А ведь могут, – нарисовал он мрачную перспективу расплаты за наши литературные забавы.

– Будет тебе, – не согласилась мама, – Сейчас вон каких преступников на поруки берут, а тут дети.

– Дети, – хмыкнул отец, – Их преступление почище, чем кошелек вытащить. Они против советской власти пошли.

– Что ты выдумываешь, отец, – заплакала мама.

С утра не знал, чем заняться и слонялся из угла в угол, коротая часы до педсовета. Наконец, настало время идти в школу.

– Иди вперед, я догоню, – сказала чем-то занятая мама.

Я не спеша шел привычной дорогой, вспоминая, с какой радостью летел по этой улице первый раз в первый класс. Неужели нас сегодня выгонят из школы, так и не дав доучиться?

Впрочем, будь что будет, решил я. Даже колония не пугала. Мне и так было плохо, оттого что рухнула надежда на счастье быть рядом с любимой, и так и осталась неосуществленной мечта о небе. А потому пусть будет еще хуже.