– Почему в разбойники? – обиделся Костя и принялся морочить голову байками о пользе рубки лозы и о том, что, освоив это упражнение, матерый казак на полном скаку так срубит шашкой зажженную свечу, что обе половинки останутся на месте, а свеча даже не погаснет.

– Так ты, Костя, что, в цирк собрался? – вызвал я очередной взрыв возмущения потомственного казака, – Да и фамилия у тебя не казацкая. То ли дело Дрищенко или, на худой конец, Череззаборногузадерищенко. Ты бы хоть псевдоним взял. “Сотник”, например, – пошутил над святыми чувствами сомнительного казака Завьялова.

Своего отца и его родственников Костя, похоже, не знал. Да и фамилия у него была от матери. Дед Кости по материнской линии работал скромным мастером-альфрейщиком – раскрашивал потолки и стены харьковских квартир. На казака был похож лишь отношением к выпивке – после каждого успешно сданного объекта уходил в длительные запои. Ну, а бабушка и вовсе ничем не напоминала казачку. Бабушка, как бабушка.

Скорее всего, Костино казачество было книжным. К лошадям и верховой езде его не тянуло, как, скажем, моего брата, который все свободное время пропадал на ипподроме. Шашку Костя, как и все мы, видел лишь в музее. Да и стрелял в школьном тире хреново, даже из мелкашки лежа. Где уж тут пистолет. Ну, да ладно, хочется ему быть казаком, пусть будет. И на одном из уроков сочинил стишок – мой первый и единственный на украинском языке:

Як у Харкови, у шиночку

Та й пье Сотник горилочку.

Пье, нычим нэ закусае,

До пляшечки прымовляе:

“Гэй, чекушечко, мий друг,

Подывысь но, ты, вокруг.

Стогнэ нэнька Украйина,

Бо нэ бачить свого сына

На кони, у Дыким Поли,

Дэ козак шукае волю.

Гостра сабля, швыдка куля –

Гарна зброя на куркуля.

Та й цього в мэнэ нэма.

А на двори вже зыма,

И тэ сино для коняги

Нэ знайты в унивэрмаге.

Та й коняги тэж нэма.

Е горилка? Вже нэма”.

Класс, целый день знакомившийся с произведением, периодически сотрясали взрывы смеха, а Костя, едва прочел, обиделся.

– Костя, где ты там себя разглядел? – спросил расстроенного друга, – Там же про какого-то Сотника, – попробовал сбить с толку нашего литературного казака.

– Что я не понимаю, Толик? Сотник это я и есть, – попался в ловушку Костя.

– Ты Сотник? – с деланным удивлением спросил его, – А что. Действительно. Очень даже похож.

– Похож-похож, – посмеиваясь, подтвердил Витька.

С тех пор Костя стал у нас в классе Сотником. Прозвище ему понравилось. И еще, что Сотник пьет, не закусывая:

– Какой казак после чекушки закусывает! – тут же подтвердил он достоверность литературного образа.

Уже через полгода мало кто звал Костю по имени. Только по стихотворному прозвищу Сотник. А наши футбольные соперники зачастую были уверены, что это и есть его настоящая фамилия.

С того шуточного стихотворения меня вдруг, как и Костю, зачислили в литераторы. А похождения харьковского казака Сотника неожиданно получили продолжение в виде карикатур и дружеских шаржей. Кто из ребят сделал первые наброски из казачьей жизни моего героя, трудно сказать. Скорее всего, сам Костя, хотя он в том так и не признался.

Но та школьная тетрадка с моим стихотворением и первыми иллюстрациями стала быстро заполняться все новыми и новыми карандашными набросками. На ее страничках самовыражались все, кому не лень. И я тоже дополнил ее картинками славных “подвигов” казака Сотника: то он у меня мчался в атаку с саблей в руке, верхом на маленьком танке, то таким же макаром на торпедном катере. И, наконец, Сотник летел в бой все в том же седле, закрепленном прямо на фюзеляже современного истребителя, пришпоривая самолет так, что искры сыпались.