Наконец, всё требуемое было сделано, и книга утром седьмого дня лежала на столе Гилилова. Сам он в это время был у врачей, где ему «карантин» сняли, но назначили курс лечения в утренние часы после завтрака и обязательные моционы дважды в день. Приняв это как неизбежный приговор Ольги Васильевны и дав ей обещание всё выполнять в точности, Илья Михайлович, к своей великой и неописуемой радости, нашел новую книгу в своём кабинете на столе. Он пригласил Нортона. Вместе её осмотрели; она была выполнена тщательно, на лучшей бумаге, лучшим шрифтом, насыщена цветными иллюстрациями; её облик завершала очень плотная глянцевая обложка со спокойным голубым падуанским небом Италии, где под дубом на фоне уличных галерей сидел молодой Рэтленд с толедским мечом в руках. Это была цветная иллюстрация с очень небольшой картины, которую в своё время Гилилов осмотрел в Лондоне. Она являлась собственностью королевы Англии Елизаветы II. Тогда он сделал редкое открытие: изображенный на картине, до этого неизвестный молодой человек, был граф Рэтленд; в разное время по этому поводу строились разные предположения, но имени графа никто из исследователей никогда не произносил. Такие все были умные! А ведь художник Исаак Оливер и Рэтленд, как установил Гилилов, в одно и то же время пребывали в Падуе!

Принесли ещё одну книгу, ее успели сделать в двух экземплярах. Что же творит современная техника, просто уму непостижимо! Илья Михайлович быстро просматривал текст, а Нортон, найдя на внутренней стороне обложки свою фотографию Большого каньона в Колорадо, улыбался, как всегда, своей мягкой улыбкой. Гилилов попросил Нортона навестить графа, сообщить ему, что «карантин» снят, что он здоров и будет сегодня на ужине, где хотел бы встретиться с ним и, а это главное, просить его светлость о разрешении поработать в библиотеке. Нортон, вернувшись, объяснил, что его светлость с большой компанией, включая весь медицинский персонал, совершает утренний моцион в парке. Гилилов, просматривая книгу, дошел до конца и вдруг увидел стихотворение, естественно, на английском языке, оно завершало книгу. Вчитавшись в английский текст, он понял, что это стихотворение Набокова, переведенное на язык Шекспира и именно о нём. Перевод был новый и просто замечательный. Он венчал выполненную книгу также великолепно, как и ту, что лежала в его столе дома на русском языке и называлась «Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна Великого Феникса».

Новая книга, как они договорились, носила такое же название. На последней стороне обложки был портрет Гилилова и несколько цитат деятелей культуры, рекомендующих автора на Нобелевскую премию; стоял год издания – 2000; выходные данные, издатели; в книге было первое, но теперь уже откорректированное предисловие, взятое из базового экземпляра; объём новой книги составил 357 страниц. Словом, её делали умные головы! Может быть, такие же умные, как и те, что сотворили «Жертву любви», но именно эта часть гилиловского русского и английского вариантов не вошла в новую книгу; он об этом не жалел, иначе опять бы пришлось касаться кончины Рэтленда и его жены, их таинственных похорон.

Нортон пригласил Гилилова на прогулку в парк и как бы тем самым объявить о снятии «карантина», чего ждал с нетерпением граф. Они присоединились к группе врачей в то время, как его светлость метался от молодых людей, играющих на лужайке в футбол, к медсёстрам с ракетками в руках. У них была своя лужайка. Стоял полный февраль. Гольфстрим творил свои чудеса в этой части земли. Уже везде бурно цвели нарциссы, фиалки, белоснежные подснежники с опущенными головками соцветий скромничали среди буйно выпирающих из земли огромных разноцветных крокусов. «Что же будет здесь в марте, апреле?» – думали гуляющие, хотя дома у них всё это было, но начиналось позднее и в прохладной погоде. В Бельвуаре же светило солнце, дул лёгкий приятный ветерок, всюду щебетали птицы, проснулись первые насекомые, а ещё не отцветшие кусты форзиции атаковали шмели, первые пчёлы; от цветка к цветку порхали оранжево-коричневые и темно-синие, с золотым орнаментом на крыльях, бабочки. При виде всего этого хотелось вечности. Наружу в человеке рвались чувства и силы.