Начались лихорадочные поиски.

А вокруг была страшная картина – вопли раненых и вой скорченных в разных позах искалеченных людей, застывшие тела убитых. Эти крики еще долго преследовали Столыпиных – не месяц, не два и не три.

Помогая раненым, они пробирались по развалинам, чтобы найти своих детей, узнать, что с ними. Тело мальчика лежало под обломками. Сердце Петра Аркадьевича сжалось, готовое разорваться, комок застрял в горле. Руки опустились, ноги стали ватными.

– Нет, нет, это не ваш сын, – заторопился чиновник для особых поручений, шедший рядом со Столыпиным.

– Кто же это?

У трупа уже стоял часовой.

– Сын его высокопревосходительства, Председателя Совета министров… – пробарабанил он скороговоркой, не зная Столыпина в лицо, но зная, что ему приказано охранять дачу председателя.

Казалось, только этот деревенский парень был в здравом уме и не потерял рассудок, как все остальные.

– Нет, нет, – перебил его чиновник и, обращаясь к Столыпину, пояснил: – Это сын просителя. Тот привел мальчика, видно, для того, чтобы вас разжалобить…

Рядом с мальчиком лежал его отец, тоже мертвый. Оба нашли свой конец там, где надеялись добиться лучшего.

– Почему он пришел на прием не один? – с горечью сказал Столыпин, отвернувшись от трупов.

«…Произошел страшный взрыв, от которого наряду с другими погибли сами максималисты. Мне тотчас дали знать об этом по телефону, и я помчался на место взрыва. Незабываемое ужасное зрелище развернулось перед моими глазами. Вся дача еще была окутана густыми клубами дыма. Весь передний фасад здания разрушен. Кругом лежат обломки балкона и крыши. Под обломками – разбитый экипаж и бьются раненые лошади. Вокруг несутся стоны. Повсюду клочья человеческого мяса и кровь. Всего пострадало от взрыва около 100 человек, из которых, по официальным данным, 27 убитых – остальные ранены, и большей частью тяжело. Офицеры и солдаты вытаскивают лошадей, людей. Трусевича я застал уже тут, на месте. Вскоре появились чины прокурорского надзора. Мне бросилась в глаза фигура министра Столыпина, бледного, с царапиной на лице, но старающегося сохранить спокойствие. У него тяжело ранена дочь. Но он передал ее на попечение другим и сам руководил спасением пострадавших от взрыва».

Место взрыва было оцеплено солдатами, которые никого близко не подпускали.

Примчались кареты скорой помощи. Один из докторов, увидев такое количество убитых и раненых, не мог прийти в себя. Он нервно гладил Адю по голове и причитал: «Бедные люди! Бедные люди!»

Столыпины облегченно вздохнули, увидев сына. Единственный их наследник, которого они так долго ждали и с которым связывали будущее своего рода, был жив!

Нашли и няню Ади. Она стонала и просила о помощи. Ее подняли и переложили на диван, непонятно как оказавшийся во дворе.

– Ноги, ноги… – жалобно повторяла она.

Мария и ее подруга, отдыхавшая на даче у Столыпиных, стали расшнуровывать ботинки няни. Когда Мария дотронулась до ботинка, он вместе с ногой отделился от туловища.

– Сколько ей лет? – спросила подруга Марии.

– Семнадцать, – вздохнула она.

В саду, на дорожках, на газоне лежали убитые и раненые. Вокруг валялись разбросанные части человеческих тел. Метили боевики в одного, а убили много невинных людей.

По саду бегала кошка Наташи и жалобно мяукала.

– Ты жива? – обрадовалась старшая дочь Столыпина.

А потом нашли Наташу.

Адя отделался сравнительно легко – у него был перелом ноги и рана на голове. А вот Наташа пострадала серьезнее. У четырнадцатилетней девочки оказались раздробленными обе ноги. Она молчала, и потому вначале всем показалось, что травмирована не сильно. Закричала лишь тогда, когда ее подняли, чтобы переложить на кровать. Кричала страшно.