Пока главная медсестра провожала отца О’Салливана к умирающему, мистер Глоссоп битых двадцать минут беспокойно ерзал в ее кабинете. Сперва он уселся на стул перед столом главной сестры – более низкий, чем ее собственный, идеально подходящий для строгих бесед с потерявшими голову санитарками и солдатами-обольстителями. Мистер Глоссоп еще больше ослабил узел галстука и закатал рукава своей помятой рубашки. «Чертовски душно», – думал он, надеясь, что главная медсестра права и гроза, которая обещала разразиться вот уже несколько дней, наконец-то пройдет над горами сегодня ночью, наполнив воздух свежестью. «Лишь бы без сильного дождя, – добавил он к своим пожеланиям. – Этот чертов мост и без того выглядит ненадежным, а если еще и река поднимется…»

Стул заскрипел под его весом. Мистер Глоссоп тяжело поднялся на ноги и прошелся туда-сюда по кабинету. С усилием наклонился и подергал ручку сейфа, убеждая себя, что тот надежен. Затем снова выглянул на улицу, окинул взором ряд палат и ряд офисов – в надежде, что главная сестра уже возвращается. Он мечтал, чтобы кто-нибудь уже выдал ему раскладушку на ночь; хотелось немного поспать, но больше всего он желал поскорей отправиться в путь вместе с деньгами: при нем слишком много наличных, черт возьми, чтобы сидеть здесь, и неважно, заперты они в сейфе или нет. Утирая пот со лба и бормоча страшные проклятия в адрес погоды, головного офиса, состояния дорог и общего бардака в стране в военное время, он вновь сел – на этот раз в кресло главной сестры. Ее стол был завален бумагами, и он рассеянно перебрал их, смешав тщательно сложенные в определенном порядке машинописные счета и заметки, сделанные от руки. Он вздрогнул, когда понял, что натворил, – меньше всего ему хотелось попасть в черный список главной сестры, и он аккуратно сложил бумаги как было, ворча себе под нос:

– Если я не уберусь отсюда ни свет ни заря, будет чертовски трудный день. Деньги необходимо выдать еще в четырех местах, и всюду нужно успеть до Рождества, поскольку магазины скоро закроются, а индейки, фарш и еще всякая всячина сами себя не купят. Чертовски трудно. И тут от меня ничего не зависит, абсолютно. Я говорил им, что эта старая колымага свое отъездила. Сказал один раз, повторил еще дюжину. Мне нужен новый фургон, и теперь не самый дешевый. Надеюсь, они поняли, что скупой платит дважды.

Возвратившись в кабинет, главная сестра первым делом взглянула на свои настольные часы. Прекрасные серебряные часы на элегантной подставке. Их подарил юноша, которого она знала когда-то давным-давно. Он смущенно вручил их ей перед тем, как отправиться на прошлую войну – ту, которая, как им обещали, положит конец всем войнам. Обещания оказались пустыми, и молодой человек не вернулся. Не проходило и дня, чтобы она не вспоминала о нем, причем в самом серьезном смысле – призналась она себе, стоя в дверях кабинета и глядя на раздражающий фактор: мистера Глоссопа, дремлющего в ее собственном кресле. Внезапно она заметила, что ее бумаги перепутаны; не пытаясь вести себя тихо из-за спящего незваного гостя, она шагнула к столу и вновь разложила их как надо, нарочито прихлопнув ладонью.

– Ага, вы вернулись… – Глоссоп вздрогнул и проснулся, притворившись, что закрывал глаза лишь на пару минут. – А как дела у того… ну, вы знаете. У пациента, который…

– Умирает?

– Да-да… ну и что там викарий?

– Отец О’Салливан сейчас с ним.

– Ясно, – неодобрительно хмыкнул мистер Глоссоп. – Все эти католические обряды сейчас в разгаре: благовония, колокольчики и тому подобное, верно?