– Изверг, злодей, – Алекс наклонился к ее изголовью. – Вика, клянусь – я найду убийцу и отомщу за тебя…

Ему показалось или это была галлюцинация возбужденного воображения, что жена улыбнулась ему. Он поцеловал ее в лоб, и ледяной холод сковал его губы.

– Накройте, накройте ее простыней! – в отчаянии закричал Алекс и чуть тише добавил. – Ей холодно…

Его крик эхом отозвался под высокими сводами. Врач выронил скальпель, и он со звоном ударился о каменный пол. Матрена вытаращила на Корецкого хмельные глаза, словно соображая, кого слушаться.

– Принеси простыню, – приказал ей врач. Алексу уже ничего не было нужно. Он осознал утрату во всей ее трагичности и непоправимости. До встречи с Викой он еще сомневался, словно речь шла о ком-то постороннем. Но здесь, на грубом оцинкованном столе, лежало его солнышко, его жена, с которой они в первую брачную ночь поклялись друг другу быть верными и прожить долгую счастливую жизнь.

К горлу подступил комок, ноги подкосились, но врач вовремя успел подставить табуретку, и Алекс опустился на нее. Врач прошел за перегородку, принес два стограммовых стакана и один подал Корецкому. Переломил пополам плавленый сырок.

– Выпей-ка спирта, легче станет, – произнес он участливо. – Меня кличут Иннокентием, а помощницу Матреной. Здесь, братец, насмотришься горя людского, так что, порой, и жить не хочется. Жену твою, царство ей небесное, теперь ничем не поднимешь. А ты молодой, жить и жить. Все пройдет, рана зарубцуется. Время – самый лучший лекарь. Не замыкайся в себе, это может плохо кончиться. Знай, что на людях и смерть красна. Ну, давай, помянем твою горемычную жену....

Он остановил стакан на полпути.

– Вику, Викторию, – напомнил Алекс.

– Вику, царство ей небесное,– повторил врач и одним залпом опрокинул стакан. Корецкий тоже выпил. Почувствовал, как горло обожгло спиртом, на миг перехватило дыхание и на глаза навернулись слезы. Врач молча, сосредоточенно пережевывал сырок. Матрена тем временем принесла белоснежную простынь и аккуратно накрыла ею покойницу. Алекс обернулся: на столе белым сугробом жутко белел саван – последнее одеяние для его любимой жены.

– Нас здесь ничем не испугаешь и не удивишь, много горя и слез повидали. Привыкли к чужим страданиям, – продолжил патологоанатом. – Но, когда привезли твою жену, то без боли и содрогания на нее невозможно было глядеть. В белом, как мрамор, лице ни одной кровинки, тело, ноги, руки, грудь в гематомах, ссадинах и кровоподтеках, живого места нет. В страшных муках приняла смерть, оборвалась жизнь на самом взлете. Какой-то зверь растерзал, растоптал нежное создание. Эх, коротка и хрупка человеческая жизнь. Сколько уже в бездну провалилось… Несмотря на клятву Гиппократа и заповедь «не навреди», попадись мне в руки коварный душегуб, то исполосовал бы его скальпелем. Он ведь не только убил женщину, но и поглумился..

– Знаю, – с трудом выдавил из себя Корецкий. – Я найду и покараю насильника.

– Мы твою женушку не обидим, не пожалеем для нее пудры, тонального крема, губной помады и румян, – нетерпеливо вклинившись в разговор, пообещала Матрена. – Обмоем и загримируем все ссадины и порезы, подрумяним лицо, и будет спящей красавицей.

– Соблюдайте меру, чтобы не превратилась в расписную куклу-матрешку, – попросил москвич, опасаясь, что Матрена может переусердствовать.

– Не волнуйтесь, она в этом деле собаку съела, – успокоил патологоанатом. – Сколько трупов через наши руки прошло и от их родственников лишь благодарности и презенты за услуги.

Алекс расценил его слова, как намек и тактично спросил: