– А у меня, Иван Герасимович, ночью был Барабаш, – выпалила вдруг Ирма.

– Федор?

– Федор.

– Ну, тогда…Тогда, я видел именно Клевцова, Ирма, – развел руками учитель и повернулся к Воронову. – Тогда я скорее к вам, Алеша. Вы, пожалуйста, Ирму никуда одну не отпускайте и будьте …

Он замолчал, подбирая слова, потом закончил с неловкой полуулыбкой:

– …получается, что вам надо быть бдительным, Алексей, – и повернулся к Ирме: – Вот ведь как получается.

– Иван Герасимович… – начала Ирма, но тот прижал руки к груди:

– Прости старика, милая, опаздываю. Завтра все обсудим, а сегодня буквально пару слов выслушай. Ты помнишь, что в тех рассказах старых жителей, которые мы собирали и читали, нас удивляли слова о собачьем лае?

Ирма тряхнула головой, будто отгоняя сон:

– Какой лай, Иван Герасимович?

– Люди из деревень, которые нам рассказывали про «чертово городище», говорили, что слышали издали, будто через пелену, собачий лай!

Ирма шлепнула себя по лбу:

– Конечно, помню!

– Так вот, мы не верили, что по лесу могут бегать стаи собак.

– Не верили, да и не могут они…

– И не они!

– Что?

– Не собаки это были, Ирма! Вполне возможно, что это был лай лисий. И это значит, возможно, что где-то там был питомник по разведению пушных зверей. Край-то у нас богат «мягким золотом», как говаривали в древние времена, и, возможно, кто-то решил вместо того, чтобы по тайге плутать в поисках зверя, разводить его у себя под боком. Делов-то – только, что клетки сколотить.

– Ну, а связь какая? – невольно вмешался Воронов.

Овсянников уперся пальцем в пуговку на рубашке Воронова:

– Есть у меня соображения некоторые, но все это – завтра. Приходите часов в десять, будем чай пить. А ты, Ирма, вспомни, кстати, того краеведа, которому мы письмо писали. Он ведь нам что-то интересное тогда рассказал.

– Помню! – радостно вскрикнула Ирма. – Он ведь…

– Все, дорогие мои, извините, бегу. Завтра, Ирма, все завтра.

И зашагал в обратную сторону…

После встречи с Овсянниковым Ирма, видимо, вспомнила, что идут они издалека, повисла на руке Воронова и тараторила, вспоминая истории тех времен, а едва вошли во двор, громко закричала, что не ела целую вечность, что совсем оголодала, что остались только кожа да кости. Так и ходила, то, крича по двору, то забегала на несколько минут в избу.

Старуха тоже покрикивала в ответ, но стол накрывала проворно, и видно было, что делает это с удовольствием.

Сели за стол, и Воронов, налив самогонки в стаканчики, сказал:

– Вот, хочу выпить за ваше здоровье, а стараниями вашими и вашей внучки даже не знаю вашего имени-отчества.

Бабка непонимающе уставилась на него:

– Чево?

– Ну, как вас называть? А то все без имени да без имени.

Бабка продолжала молчать, и Воронов спросил еще раз:

– Как ваше имя?

– Нателла, – все еще не понимая, что происходит, ответила бабка.

– Ага, – радостно кивнул Воронов и поднял стакашек. – Ну, за твое здоровье, бодрая грузинка!

– Какая еще грузинка? – удивленно спросила бабка, но стаканчик опустошила.

– Ну, как? Внучка ваша – Ирма. Имя грузинское. Ты – Нателла, тоже грузинское имя.

– С чего грузинское-то? – начала приходить в себя бабка.

– Была такая грузинская певица Ирма Сохадзе, – привел аргумент Воронов. – И про какую-то Нателлу я тоже слышал. Вроде про грузинку.

Он снова взялся за бутыль, наливал как бы между прочим, продолжая разговор.

– А вы, значит, не из грузинских? – вроде как с сожалением переспросил он и поднял стаканчик. – И давно тут ваш род живет?

И, едва опрокинув самогонку в себя, сменил тему:

– А вот скажи-ка мне, любезная Нателла, что у вас тут за разговоры про «чертово городище»? Мы тут всего ничего, а со всех сторон про него разговоры идут. Ты про него что слышала или нет?