Эта беременность, которая наступила на первом году брака Эмилии и Даниэля Рамос, протекала очень тяжело и Эмилия почти весь срок находилась под наблюдением врача, который за три месяца до родов практически не разрешал ей вставать с постели, и заставлял принимать много лекарств. Эмилия, как и все женщины, отчетливо помнила тот судьбоносный день, которых за всю жизнь можно насчитать лишь единицы, когда на свет появился её ребенок.

Долгие схватки и бесплодные потуги её измучили, она то и дело теряла сознание, врач стоял в её ногах и проводил какие-то манипуляции, как, наконец, она почувствовала мощный прилив сил, вековой рефлекс завладел её сознанием, она затихла, сосредоточилась. И одним толчком помогла своему сыну родиться на этот Свет.

Почти в эту же секунду раздался резкий крик горничной, которая помогала врачу. Эмилия заметила её перекошенное лицо, видела, как она украдкой перекрестилась, как таращила свои глаза на её сына. И как тряслись её руки, когда она оборачивала его одеялом. Уставшая, в полном недоумении, Эми смотрела на озадаченное лицо доктора, и потребовала горничную сейчас же поднести к ней ребенка, который жалобно пищал и неуверенно дергал своими слабыми ручками.

Горничная почти выронила новорожденного на грудь роженицы, и когда Эмилия на него посмотрела, её взгляд сначала задержался на его глазках, и лбу, который он старательно морщил. Лицо малыша было всё измазано, но было хорошо видно его носик, его рот… О, Боже. Эмилия на минуту прикрыла глаза, приходя в себя от шока. Потом открыла, неуверенно, но внимательно изучила его ротик, верхняя губа которого как будто отсутствовала, или была вздернута наверх и вбок, обнажая верхние десна. Он был таким беззащитным и беспомощным, таким маленьким и теплым комочком. Её комочком. Она крепко прижала его к своей обнаженной груди, и слезы бежали по её щекам.

Через два дня, когда Эмилия оправилась после родов, и смогла подняться с постели, она первым делом встала на колени перед иконой Богородицы, и благодарила от всего сердца за сына, которого она родила, за то, что он жив и здоров. Этот необычный малыш требовал много заботы. Из-за физического дефекта лица, было сложно его выкормить, первое время он не в состоянии был захватить и удержать грудь. Кормления были мучительны и для матери, и для младенца. Но даже в этом возрасте мальчик проявлял необыкновенное упорство и жизнелюбие.

Со временем к нему привыкли все домочадцы, врач, который наблюдал беременность, поселился в их же доме. Было видно, что данный случай его чрезмерно интересовал. Добрая пышнотелая и уютная нянечка Мэри, которая к своим сорока пяти годам так и не обзавелась детьми, всю доброту и любовь изливала на «моего бедного и сладкого малышика» (как она любила его называть, когда никого не было рядом, сжимая в своих горячих объятиях).

Эмилия достаточно быстро смирилась с физическим несовершенством сына. Конечно, рассматривая его спящего, тяжко вздыхала и горевала о его судьбе. Её супруг Даниэль, напротив, казалось, не разделяет её нежных чувств к ребенку. За первые три месяца после рождения, он ни разу не взял сына на руки. Вообще, Даниэль Рамос обладал очень вспыльчивым и нетерпимым характером. И с появлением первенца, эти его качества обострились до крайности. Ему даже чисто физически было сложно находиться с сыном в одной комнате. Он старался избегать разговоров о нем, и вёл себя так, как будто его не существует.

Нельзя сказать, что Даниэль не ждал появления своего сына. Он ожидал его рождения со всей щепетильностью и гордостью, на которые был способен. Эми никогда не забыть его первой реакции, когда он зашел взглянуть на малыша. Эти искривленные губы, надменные брови, вздернутые вверх. В его взгляде не было ни грамма любви, только презрение, горькое разочарование, и глухой упрек, адресованный матери этого уродца.