К счастью для Брендона Смолла, он был уже мертв в тот момент, когда мне в руки попала его записная книжка. Я похолодел от ужаса, когда осознал всю жестокость и бесчувственность этого человека, с которым я вынужден был жить. Также, меня поразило то, что он наблюдал за мной с самого рождения, и даже присутствовал при родах. Ведь, насколько мне было известно с его слов, мать продала ему меня за символическую плату («лишь бы избавиться от этого урода»), когда мне было четыре года.

Ещё в записи о моём появлении на свет было указано место, где я родился. Это был небольшой городок в 570 милях от деревни, где мы жили с Брендоном Смоллом.

Госпожа Рамос.

Это был прекрасный день для прогулки за пределами усадьбы. Госпожа Рамос неспешно шла по проселочной дороге, которая петляла вдоль поля. Немного впереди неё вприпрыжку бежал мальчуган четырех лет, он то и дело оборачивался на свою маму и заливался озорным, таким по-детски заразным, смехом. Золотое поле колосилось пшеницей, и на горизонте сливалось с ярким, синим небом. Всё вокруг кричало красками и пахло свежим осенним утром.

Эмилия Рамос расстелила плед под большим кленом, который сыпал сверху золотым листопадом из своих резных листьев. Один из них упал Эмилии на волосы, она изящным движением руки достала его из густой копны волос и стала щуриться сквозь его желтые прожилки на яркое солнце.

– Лукас, иди сюда!

Через нескольких секунд затишья, послышался частый топот маленьких ножек по тропинке. Затем из-за дерева показалась темная головка с такими же густыми, как у мамы, волосами, и его веселый окрик:

– А я тебя нашел! Я тебя нашел!

Эмилия раскрыла ему свои объятия, они захохотали и в обнимку скатились на лужайку. Пришло время перекусить. Эми открыла корзинку, так старательно упакованную старой милой няней Мэри. Там нашлась бутылка сливового компота, яблоки, вареные яйца и бутерброды с деревенским сыром и ветчиной. Лукас начал торопливо набивать себе обе щеки хрустящим хлебом, и крошки сыпались изо рта на его нарядный костюмчик. Эми безуспешно призывала его не торопиться, нарочно придавая своему голосу строгости. Но взглянув на него, не могла сдержать улыбки. Наивное и беспечное выражение лица сына, вызывало в ней прилив нежности.

Сама она ограничилась в своей трапезе яблоком, и надкушенное с одного бока, задумчиво вертела его в своих руках. Лукас сосредоточенно обрывал растущие рядом ромашки, разговаривал с насекомыми, сражался с высокими колосьями золотистой пшеницы и пытался залезть на дерево. Как очень часто бывало, Эмилия внимательно разглядывала своего сына, и видела в нем разительное сходство с другим мальчиком.

Скорбная тень скользнула по ее лицу, и сосредоточилась в уголках изогнутого рта. Она уже была немолода, хотя никто не давал ей больше тридцати лет, возможно, этому были причиной её итальянские корни. Долгие годы бесплодных попыток, и череда выкидышей закончились тем, что Бог смилостивился, и подарил им с мужем ребенка, когда ей было уже тридцать восемь лет. Лукас был для нее отрадой и утешением, а также причиной тревог и волнений по любому поводу, начиная с насморка, и заканчивая разбитой коленкой. Она была очень мнительной матерью, и тряслась над своим ребенком, часто излишне его опекая. Не упускала ни одной возможности прижать его к себе и поцеловать.

Но Лукас был не единственным её сыном. Эмилия сидела с отрешенным видом, и вспоминала наклон головы, бледность лица, и огромные выразительные глаза, пленяющие своими янтарными искорками. Шестнадцать лет назад она держала на своих руках бездыханное тело своего первого сына. Он был в таком же возрасте, что и Лукас, и так на него похож…