– Рим, – ахнул профессор, – это легенда о рождении Великого города.

Рядом вдруг оказался Марио, без ожерелья, естественно – ведь он не был членом совета, и кто-то сзади не пожадничал, протянул парню свое. Теперь опять настала очередь поражаться старому вождю:

– Ты, – протянул он корявый палец почти до самой груди итальянца, – ты будешь жить на священном холме уже после того, как волчица принесет туда младенцев. Но как это может быть?

Его восприятие сидящих напротив людей изменилось; он смотрел теперь на них не просто с надеждой, а с надеждой, которая вполне может воплотиться в реальность – в отношении Спящего бога, по крайней мере.

– Спящий бог вернулся к Денатурату, – продолжил он, когда Марио отступил в задние ряды слушателей, – и предложил выкуп за свои камни. Богатый выкуп – вот этот.

Теперь его палец показывал на большие мешки, но развязывать их он не спешил:

– Денатурат отказался, а на священном холме Спящий не мог одолеть его. Тогда бог проклял все поколения не-зверей, и наложил запреты, нарушения которых влекут за собой кару.

Старый дикарь опять встал со стула, снял неторопливо с шеи такое же, как у дюжины людей, ожерелье. Теперь полковник не мог понимать его речи. Но старик опять заговорил по-русски, точнее повторил заученную за долгие годы жизни (можно было сказать – за многочисленные поколения) роль:

– «… и не будет у вас ни буквы, ни цифры; ни колеса, ни лука; ни железа, ни золота; и не будет у племен ваших друзей кроме вас самих. А если кто нарушит запрет, за тем придет мой палач – Седая медведица!».

Сам старик вряд ли понимал, о чем сейчас говорит, а вот Оксана ощутимо напряглась, когда прозвучали последние слова, так что Александр поспешил отвлечь ее, воскликнув:

– И стоили эти камни такой жертвы?

Он взял в руки прозрачный бриллиант, не обращая внимания на слабую попытку вождя остановить его. Старик как раз надевал на свою шею ожерелье, так что не успел помешать Кудрявцеву, а тот вдруг… задохнулся от радости, что заполнила все его существо, от радости понимания того, что впереди все будет хорошо, просто замечательно. Большой палец непроизвольно переместился на другую грань камня; у этой грани название было – счастье. Счастье от того, что все хорошо уже сейчас, что рядом сидит…

Палец сдвинулся еще дальше, и Александра теперь заполняла любовь; не к кому-то или чему-то определенного, нет! Любви заслуживало все вокруг – и бескрайнее небо, и река, несущая свой воды к океану, и друзья вокруг, и даже этот старик напротив и… взгляд наткнулся на парня, поднявшего голову и ненависть, полыхнувшая в его взоре, окатила разум Кудрявцева словно холодным душем, заставляя гнать прочь неестественные и совсем ненужные чувства.

Зачем ему искусственная любовь, когда рядом настоящая – вот она смотрит встревожено на мужа. Полковник улыбнулся Оксане и разжал ладонь. Камень скользнул в подставленный мешочек, а командир, глубоко вздохнув несколько раз, словно выгоняя из легких отравленный воздух, взялся за второй, черный бриллиант.

Теперь его плечи пригнули к низу такие безысходный ужас и боль, что он не сразу понял, куда бредут его разбитые в кровь ноги. Сзади, в голую спину вонзался мириадами игл ледяной ветер (потому что на календаре – откуда-то знал он – был февраль одна тысяча девятьсот сорок третьего года), а впереди встречал еще более жуткий холод газовой камеры…

Что это был за концлагерь; как звали несчастную жертву, чью безысходность впитал в себя черный камень, Кудрявцев так никогда не узнал; палец сдвинулся на соседнюю грань, и разбитые губы Виктора Иванова, заклеенные широкой полосой скотча, не смогли прошептать: «За что? Я ведь рассказал тебе все, что знал!». А над ним с жуткой ухмылкой нависало лицо прибалтийки, и молоток уже опускался на голову, и ничего нельзя было сделать, потому что руки тоже надежно смотаны скотчем за спиной, и только пальцы еще могут шевелиться, могут сжать этот неподатливый кусок камня и давить его пока…