Правнук вождя усмехнулся и все-таки встал, понаблюдав немного за тщетными потугами коротышки. Он отодвинул Лая в сторону и рывком выдернул тушу хищника наружу, не побоявшись испачкать руки в крови и мозгах пещерного льва.

– Что значит не побоявшись? – спросил он вдруг себя, – я никого и ничего не боюсь! Кроме прадеда… немного; и Седой медведицы.

Он снова содрогнулся всем телом и, поставив ногу на недвижимое тело льва, поднял голову навстречу солнцу. Окрестные холмы озарил яростный крик двуногого хищника, в котором была большая доля звериного, несмотря на то, что парень гордо называл себя не-зверем…

Вечером был пир. Прадед даже разрешил готовить праздничные блюда в своей пещере – тут многие запреты снимались, и в очаге мясо поливалось изумительным настоем трав, от которых мясо хотелось есть и есть, пока тяжелый живот не потянет сам набок, на мягкие шкуры, где так хорошо… Нет, об этом лучше не думать, так же как о Мине, устроившей ему такой неприятный сюрприз и о сыне (конечно будет сын, а кто же еще, если за тысячи поколений не было ни одной женщины-высшей), которого он даже не хотел себе представлять. Любил ли он его так, как любят беззаветно своих щенят дикие звери? Он не дикий. Он не-зверь! И сам будет решать, кого ему любить, а кого нет. А пока он лучше понаблюдает за прадедом, который сидел в своем углу, на почетном возвышении и… Вдруг начал заваливаться назад.

Правнук первым оказался у тела, возбужденный, не знающий – радоваться тому обстоятельству, что он, кажется, станет главой и этого, и всех остальных племен низших не-зверей, или страшиться этой ответственности. Он не успел дотронуться до прадеда, потому что тот оттолкнулся от стены своей опять обретшей упругость спиной, и поглядел с усмешкой и… Все-таки с благодарностью, на правнука, первым метнувшимся поддержать его. Его суровое лицо тут же стало еще суровей, почти сравнявшись застывшей непреклонностью с серым камнем позади. В свете яркого огня костра глаза казались безумными; корявые в тех же метущихся отблесках пальцы вытянули из-под шкуры на груди (впервые в жизни, по крайней мере на памяти двадцатилетнего не-зверя) еще несколько – тоже явно священных – предметов: нанизанные на толстые нити бусины разной величина и цвета. Пальцы начали перебирать эти округлые камни, пока не нащупали самый темный, и прадед наконец заговорил. Заговорил торжественным и одновременно безысходным голосом:

– Спящий бог проснулся. И прислал под наше небо свою Седую медведицу… И еще другие чудовища, чтобы… Не знаю, не пойму зачем?..

– Какое племя мы будем оплакивать? – это отец задал такой нужный сейчас вопрос.

Нужный, в смысле – не к нам ли направляются эти чудовища? Корявые пальцы опять заелозили по груди. Это длилось долго, нестерпимо долго – так что костер почти прогорел. И никто без разрешения вождя или его потомков не решился встать, чтобы подкормить жадное пламя сухими ветками.

– Вот! – наконец произнес прадед.

Во тьме угла не было видно его лица, какая гримаса – радости или ужаса исказили его голос, который Де не узнал бы, если бы не видел своими острыми глазами, как едва шевелятся губы Дената:

– Придет Великий охотник… Должен прийти, со своим племенем. И Спящий бог… боится его прихода (в голосе говорящего теперь было великое изумление). Потому шлет против него такие силы, каких никогда еще не было одновременно под нашим небом…

– Я! – вскочил неожиданно для себя Де, – я Великий охотник!

И действительно, разве не он сегодня поразил единственным ударом пещерного льва, разве есть у него противники на холмах, и далеко за их пределами? Прадед устремил навстречу ему недоумевающий, а потом разгневанный взгляд, и… Какая-то чудовищная сила вдруг снесла парня на каменный пол – на глазах у низших не-зверей. Его, одного из трех высших! Де вскочил, готовый рвать на части любого, и… Опустил тяжелые кулаки, наткнувшись еще на один взгляд, теперь насмешливый. Это Ден, отец, наградивший его оплеухой, чего не делал никогда в жизни, стоял перед ним, огромный и несокрушимый в пламени снова ярко вспыхнувшего костра.