– Володька, он неплохой мужик. Добрый, спокойный. К Сашке добрый очень.

– Сашка у нас кто?

– Сашка – это Манина дочь. Такая красотка, такая красотка! На покойного мужа Маниного похожа. Маня, она тоже симпатичная... – Степаныч со вздохом покосился на мертвое тело в траве, уточнил с грустью: – Была... Была симпатичная. Но мужик ее покойный очень был пригожим. Ни одна баба не могла перед ним устоять, ну и... И он перед ними тоже. Не пропустил ни одной юбки. Вот Сашка в него.

– Как это?! – вытаращился Толик. – Тоже ни одной юбки не пропускает? Или штанов?

– Да нет, тьфу ты, – виновато улыбнулся Степаныч, покосился на мятый край своей клетчатой рубахи и вдруг начал заправлять ее в спортивные штаны, попутно объясняя: – Красавица, говорю, она вся в него. А так она очень серьезная, учится отлично.

– Степаныч! Степаныч же!!! – взвыл Толик, наблюдая за манипуляциями участкового с болезненной гримасой. – Ну что ты делаешь, скажи на милость?!

– А что? – тот недоуменно оглянулся.

– Ты чего рубашку в спортивные портки засунул? Думаешь, лучше сделал? Сейчас следователь приедет, из прокуратуры народ, а ты тут чисто клоун! Хочешь завтра рапорт писать?

– Не хочу, – испуганно замотал головой Степаныч и потянул рубаху из штанов. – Не хочу, Толик! Кто же знал-то... Сынок у меня приехал... Вот незадача.

– Так что там с библиотекарем?

Данила нетерпеливо постучал авторучкой по блокноту. Лично ему было уже плевать, как выглядит участковый. Ему важно теперь было узнать как можно больше. И как можно быстрее уехать из этой странной деревни с занавешенными даже в полдень окнами.

Не нравилось ему тут, совсем не нравилось.

– Володька, он очень хороший и спокойный, но...

– Но что? – поторопил его Данила, когда Степаныч смущенно умолк.

– Но сильно пьющий.

– Насколько сильно? По случаю, с получки или каждый день?

– По случаю... каждый день, – закивал Степаныч.

И не хотели, да заржали в полный голос с Толиком. Потом уловили скорбный взгляд участкового, направленный на мертвую женщину, и смех оборвали.

– Так и запишем, ее давний и тайный воздыхатель сильно и постоянно пил. Так?

– Так. Только он не тайный. О его чувствах вся деревня знала. И Маня сама знала. И Сашка ее тоже.

– И никак не реагировала? Я про погибшую?

– А как она реагировать может на алкаша? Мужик ее покойный выпить был не дурак да гулял еще в темную голову. Так он по дому все делал, воду провел в дом, ванну девкам своим установил, туалет, газ опять же. В деревне это редкость. А Володька, тот чуть не по-черному хату топит. Так, лабуда, а не человек, одним словом. Не живет, а небо коптит.

– Не для него, значит, вырядилась тогда вчерашним вечером Мария Николаевна, так, Степаныч? – Толик присел на корточки перед трупом, отодвинул веточкой прядь волос с мертвого лица, прошептал: – Красивая какая... Сочная. Кто же тебя мог так, а? Слышь, Степаныч, а не мог этот пропойца ее из ревности с обрыва того...

– Чего того-то? Чего того? – рассердился Степаныч и зашагал, зашагал туда-сюда по тропинке. – Володька, он курицы не обидит. Да и вдрызг он вчера опять же был еще днем.

– А к вечеру мог и протрезветь, – подсказал Данила, испытывая необъяснимое мстительное удовлетворение от того, что Степаныч гневается. – Мог увидеть, как Маня ваша через всю деревню цокает каблуками на свидание, пойти следом за ней, выждать удобный момент, когда она останется одна, и столкнуть ее с обрыва. Из ревности, во!

Степаныч покосился с пониманием на Данилу, что-то проворчал про бездетных и злых оттого и вдруг с необычайной для него важностью заявил:

– Цокать у нас каблуками, если вы успели заметить, негде. Асфальта потому как не наблюдается. Удобных моментов у Володьки было пруд пруди. Маня одна по темноте на ферму изо дня в день ходит. Карауль ее возле каждого куста – не хочу.