Кощунственно звучало, он знал, что кощунственно и бесчеловечно даже, а человечно было его лишать семейных радостей?

– Щеголев! – окликнули его из толпы суетящихся вокруг трупа людей. – Иди сюда, взгляни.

Чего там было глядеть! Он все успел осмотреть, пока бравые ребята, насытившись по дороге завтраком, соизволили подъехать. Все осмотрел, навел справки, поговорил серьезно с участковым. Даже записать кое-что успел, не для них, для себя.

Мария Николаевна Углина, тридцати семи лет от роду. Не замужем, точнее вдова. Воспитывает несовершеннолетнюю дочь. За ней, кстати, послали, но пока не нашли нигде. Работала на ферме бригадиром. Неплохо совсем получала. Непьющая, некурящая. Не гулящая. Правда, Степаныч что-то сказал вскользь о ее последнем недавнем романе с кем-то из приезжих. Но неуверенно как-то сказал. Все плечами пожимал и пересохшие с похмелья губы недоверчиво выворачивал.

– Не похоже это на Маню, – чесал он макушку. – Больно она серьезная, чтобы с приезжим шашни крутить. Скорее сплетничают злые бабы. Своих всех отшивала, а с чужим чтобы...

– А свои, это кто? – Тут вот Данила уже писать принялся.

– Ну... Библиотекарь наш Володька сох по ней еще при муже живом. Но никогда не давала она авансов ему. Даже уже когда вдовой была.

– А кто он – Володя этот? Мог он ее вчера с бугра этого столкнуть?

– Столкнуть?! Считаете, что столкнули?! – ахнул тут же Степаныч и попятился от трупа. – Разве не сама Маня-то? Разве не одна она была?

Пришлось объяснять участковому, чрезвычайно мающемуся и от беды такой, ужасно непривычной для здешних мест, и от похмелья, что падение погибшей скорее всего было вызвано тем, что ее кто-то столкнул с обрыва. Если вообще не сбросил уже бездыханную вниз. Следы от ее каблуков достаточно далеко от края обрыва. И трава там притоптана изрядно. Кто-то топтался рядом с ней, кто-то без острых тонких каблуков.

– Топтался?! – ахнул Степаныч, прикрывая пересохший рот ладонью. – Считаете, что не одна она была?

– Считаю, что не одна. И чего это ей одной тут ночью делать? Для кого-то она так вырядилась. Или она всегда так ярко одевалась?

– Да... Нет... – замотал тяжелой головой Степаныч и зажмурился.

– Что да? Что нет? Степаныч, ты хорош мудрить! – прикрикнул на него Толик, успевший внимательно исследовать окрестные кусты.

– Одевалась всегда опрятно, но на каждый день так никогда. Юбка белая... На коровник в ней, что ли, ходить! Нет, не видал ее ни разу в ней. И каблуки! Маня, она в танкетках на низком ходу всегда. Пошастай на ферму-то по три раза на дню на таких каблучищах! Нет, это она так вчера только вырядилась.

– Замечательно, – сделал пометку в своих записях Данила. – Стало быть, на свидание она нарядилась. Вопрос: с кем? Могла с библиотекарем роман закрутить?

– Нет! – слишком поспешно выкрикнул Степаныч и тут же смутился, напоровшись на их изумление. – Не знаю, конечно, но вряд ли. Володька, он...

– Что? Что он, Степаныч? Тебя похмелить, что ли, чтобы ты соображал быстрее?! – взвыл Толик, все еще помнивший про неразобранный кавардак на балконе и про пирог, состряпанный женой по причине его обещаний. – У нас ведь сегодня воскресенье, выходной! Чего ты мямлишь-то?! Докладывай, как положено, ну!

– Доложишь тут, китель с меня снял. Фуражку отобрал, – надул губы Степаныч. – Пить охота, Толик. Сил нет, как пить охота. Аж в голове все пересохло, не то что во рту.

Пришлось Толику лезть в машину, выуживать из-под сиденья завалившуюся туда еще со среды початую бутылку минералки и отпаивать ее остатками участкового.

Вроде помогло. Степаныч повеселел, приосанился. Заговорил бодрее: