Мент с умным видом пролистал мой документ

– Have you a problem? – спрашиваю.

– Пошёл ты… – пробурчал служитель закона, вернул мне паспорт и отвалил не попрощавшись.

– Это Россия, мой мальчик, – сказал сидевший рядом седой джентльмен.

– Страаана непуганых дураааков, – ответил я с московским акцентом.

Потом был Новосибирск и долгая дорога на перекладных до таёжного аэропорта Жбанск.

– Нет, это не Рио де Жанейро, – сказал я, высаживаясь из автобуса в придорожные лопухи. – Это гораздо лучше!

После долгих морских скитаний отвыкаешь от родных пейзажей и готов обнять каждую березку. В первое время странно, что все вокруг говорят по-русски. На обычный вопрос прохожего: «Который час?», хочется ответить на английском.

В таёжный аэропорт я приехал в полдень. Аэропорт, это, пожалуй, слишком громкое название для глухого посёлка. Совсем недавно я бродил по терминалам итальянского Леонардо да Винчи, английского Хитроу и арабской Джидды. Они сильно отличались от Жбанска. Прежде всего, своими размерами. Здесь терминал располагался в большой бревенчатой избе. Под ней, вдоль мелкой речки, зарастала клевером взлётная полоса. Когда-то по ней рулили небесные тихоходы, «кукурузники» АН-2. Теперь взлётная полоса стала покосом для служителей неба. По углам аэродрома стояли четыре стога. В центре, зелёным ковром, выделялась поляна, с которой взлетали винтокрылые МИ-4. На поле их было два. Одна машина стояла в стороне без несущего винта. Её макушка была накрыта рыжим брезентом. Другой вертолет скучал в центре, устало опустив гибкие лопасти. Под его брюхом в беспорядке валялись какие-то люди. Потом я узнал, что механики регулировали автомат перекоса. Раньше я думал, что автомат перекоса у вертолёта находится в другом месте.

У обочины щипала травку юная козочка. Её уши были длиннее кривых рожек. Караван гусей неспешно шествовал к реке. Солидный вожак обернулся и подозрительно посмотрел в мою сторону.

В «терминале» было три помещения – зал ожидания, касса и радиостанция. Пассажирский зал был пуст. В нём возникало эхо, как в мрачной пещере кубинского Матанзаса. Окно кассы заставлено картонной папкой «Дело №». Номер дела написать забыли.

На гвозде висел рукописный график полётов. Ежедневно один рейс на Чарыш и один в Топольки. Не густо, потому что перелёт в оба таёжных прииска занимал не более двадцати минут.

«Посторонним вход воспрещён» – предупреждала табличка над дверью радиорубки. Заглянув туда, я увидел древний передатчик размером с прикроватную тумбочку. На нём сидела девочка, лет шести. Малышка наряжала в красный лоскут большую радиолампу. В глубине комнаты на узком диване дремала женщина, укрывшись пестрым цыганским платком.

Я вежливо постучал по косяку двери. Женщина встала с дивана и обернула плечи платком. У неё были светлые волосы, круглое лицо и усыпанный веснушками нос. На щеке отпечатался след от подушки. Женщина приветливо улыбнулась и сказала:

– Здравствуйте вам. Куда вы хотите?

– В Топольки хочу. У меня там родственники.

– А с откудова будете?

– Проездом из Лондона. По-английски говорите?

– Нет…

– Жаль, поболтали бы.

Женщина улыбнулась. В её глазах я прочёл: «Много вас таких!»

– Вы не к Тенешевым, часом?

– Нет, Абинские мы. А Тенешевы – наши соседи.

– Там все соседи, – снова улыбнулась радистка. – А дядь Макар – мой родной дядя.

– Хороший человек, – говорю, – его все знают. Жив-здоров?

– А что ему сделается? Рыбалит, да орех промышляет.

– Так я улечу сегодня?

– Сегодня точно не получится и завтра вряд ли.

– Почто так? – огорчился я.

– Один вертолет на консервации. Другой ремонтируют— косяк у них там или перекос перекосило. Тут всё ломается. Рация у меня тоже скисла – я их слышу, они меня нет. Обещали механиков прислать из города, да уж неделю, как едут… Вертолёт к завтрему наладят, но вас туда вряд ли возьмут.