Уилл с утра позвонил ей на мобильный. Не стоило отвечать, но, когда Тесс увидела его имя, в ней вспыхнула незваная искорка надежды и она схватила трубку. Он звонит сказать, что все это было ошибкой. Ну конечно же.

Но стоило ему заговорить этим новым, ужасным, веским и торжественным тоном без намека на смех, как надежда угасла.

– Ты в порядке? – спросил он. – У Лиама все хорошо?

Он говорил так, будто в их жизни недавно произошло несчастье, в котором он ничуточки не виноват.

Ей отчаянно хотелось пожаловаться настоящему Уиллу на то, что наделал этот новый Уилл, захватчик без чувства юмора, на то, как он разбил ее сердце. Настоящий Уилл захотел бы все исправить ради нее. Настоящий Уилл сразу же отобрал бы у нее трубку, пожаловался бы на то, как обошлись с его женой, и потребовал бы возмещения. Настоящий Уилл заварил бы ей чашку чая, наполнил бы ванну и, наконец, обернул бы эту ситуацию так, чтобы она увидела в ней забавную сторону.

Вот только на этот раз забавной стороны не было.

Ее мать открыла глаза и, прищурившись, оглянулась на Тесс.

– По-моему, ту жуткую монашку.

Тесс приподняла брови, обозначая легкое потрясение, и мама усмехнулась, довольная собой. Она с такой решительностью взялась веселить дочь, что напоминала эстрадного артиста, в отчаянии прибегающего к самым рискованным новинкам, чтобы удержать слушателей на местах. С утра, сражаясь с крышкой на банке «Веджимайта», она даже употребила слово «ублюдочный», тщательно выговорив его по слогам, так что оно прозвучало не более бранным, чем, скажем, «лепрекон».

Мать воспользовалась самым крепким ругательством в своем лексиконе, поскольку пылала гневом от ее лица. Люси, произносящая «ублюдочный», – это все равно что кроткий и вежливый, законопослушный гражданин, внезапно превратившийся в народного мстителя с ружьем наперевес. Вот почему она так быстро созвонилась со школой. Тесс ее понимала. Маме хотелось действовать – сделать что-нибудь, что угодно, ради дочери.

– Какую именно из жутких монашек?

– Где Лиам? – спохватилась мать и неловко извернулась в коляске.

– Вон там, – подсказала Тесс.

Лиам бродил по игровой площадке, изучая ее оснащение пресыщенным взглядом шестилетнего эксперта. Присел на корточки у подножия большой желтой горки-трубы и засунул голову внутрь, как будто проводил проверку эксплуатационной безопасности.

– Я на мгновение потеряла его из вида.

– Тебе необязательно следить за ним все время, – мягко напомнила Тесс. – Это вроде как моя работа.

– Конечно твоя.

С утра за завтраком они обе пытались проявить взаимную заботу. У Тесс оказалось преимущество: имея две рабочие лодыжки, она успела вскипятить чайник и заварить чай за то время, пока ее мама тянулась за костылями.

Тесс наблюдала, как Лиам подходит к краю игровой площадки, под смоковницу, где они с Фелисити обычно обедали в компании Элоизы Бангонии. Элоиза познакомила их с каннеллони, что было ошибкой в отношении человека с метаболизмом Фелисити. Миссис Бангония давала дочери с собой столько еды, что хватало на троих. Это было еще до того, как вопрос детского ожирения начал всех беспокоить. Тесс до сих пор помнила этот вкус. Божественно.

Лиам замер, уставившись в пространство, словно увидел, как его мать впервые пробует каннеллони.

Возвращение в старую школу сбивало с толку, как будто время было одеялом и его свернули так, чтобы разные концы оказались наложены друг на друга.

Надо будет напомнить Фелисити о каннеллони миссис Бангонии.

Нет. Нет, не надо.

Лиам внезапно повернулся и на манер каратиста пнул мусорный бак, так что тот лязгнул.

– Лиам, – сделала ему замечание Тесс, но недостаточно громко, чтобы он услышал.