– Твоя Света разболтает, ты отъехать не успеешь, – усомнился отец. Маша тоже не сомневалась, что так и будет. Все это время она старалась разговаривать с родителями как можно меньше и всем видом показывала, что обижена. Еще бы – ведь ей пришлось бросить подруг, привычную обстановку. И как там еще все сложится, в новой школе?!

Солнцевка Маше очень не понравилась. Несколько пятиэтажек вдоль центральной улицы Правды. В глубине – деревянные домики с покосившимися заборами, в центре – небольшой парк со смотровой площадкой. Взобравшись на нее, Маша увидела вдалеке на холме крышу с полуразрушенными печными трубами, возвышающуюся над густыми кронами деревьев – там находилось какое-то здание, почти полностью скрытое за окружавшим его садом. Похоже, здание было заброшенное.

– Татьяна (так звали сестру) говорила как-то, что это бывшая барская усадьба, – вспомнила мать, помешивая компот на огне. – Жил там какой-то барин. Чудак был. – Она пожала плечами. – От людей прятался, больших городов не любил. Но путешествовал вроде. Книги собирал. Елениев, по-моему, была его фамилия. И усадьбу раньше Елениевкой называли. Тут при нем сады были, как рассказывают – и Петергоф позавидует, красота! – она махнула рукой. – Но пожил недолго. Привез жену себе из какого-то странствия. Иностранку. Вот она быстро его на тот свет спровадила и все к ручкам прибрала. Она-то и жила в том доме после его смерти до самой революции. Ну, а потом, как водится, клуб был, а потом – рынок вещевой, а теперь и сама не знаю что. Пустой стоит, наверное. Только ты туда не суйся! – строго предупредила она Машу. – Запрещаю! Поняла? Мало ли что! Провалишься куда – где тебя искать?

– А это не тот Елениев, который много востоком занимался, вроде даже жил в Японии? – спросил отец. – Умнейший и образованнейший был человек.

– А ты откуда знаешь? – Мать удивилась.

– Читал. В журнальчике каком-то историческом. У меня сотрудник выписывал. Интересовался историей. Вот как-то рассказал, я и взял почитать, – продолжил отец. – У Елениева этого жена была не просто иностранка – японка. Правда, наполовину. Отец ее – английский моряк. И встретил ее Елениев вовсе не в Японии, а в Лондоне. Энн Джонс, кажется, ее звали. Очень красивая особа. А мать ее, как говорили, была японская колдунья. Потомственная. – Он поднял палец. – Во как!

– То-то она муженька и уморила быстро, – хмыкнула мать. – Правильно говоришь. Хозяйку-то Анной Николаевной здесь называли, – вспомнила она. – Не знала, что ты такой начитанный. Но ты меня поняла? – Она снова строго взглянула на Машу. – В усадьбу – ни шагу!

– Угу, – кивнула Маша и соскочила со стула. – Я пойду к себе?

– Иди, – разрешила мать. – Зубы не забудь почистить перед сном. Знаю я тебя.

Рассказ об усадьбе взбудоражил воображение Маши. Она улеглась в постель и в темноте представляла себе украшенные лепниной залы – вроде тех, что видела во дворце Строганова в Петербурге. Единственный музей, куда родители сподобились отвести Машу, да и то потому, что просто мимо проходили по Невскому, и экскурсовод сказал, что комнат мало, закончится быстро. В полусне мерещились ей какие-то тени, скользящие по резному паркету. Серые, прозрачные силуэты, напоминающие дам в платьях с фижмами наподобие тех, что видела Маша в витрине музея, с развевающимися длинными волосами. Они беззвучно проносились из зала в зал. Все время спиной, не оборачивались.

Наутро, едва позавтракав, Маша снова побежала на смотровую площадку. День обещал быть солнечным. Крытая черепицей кровля усадьбы поблескивала, а на печной трубе сидела ворона и все время каркала.