– Как? – спросил я.

– Как простой воин. – Тут перс потянулся ко мне через стол и добавил: – В бесполезной битве с невежественным народом. Безрассудно и даже глупо… если не знать воли Ахурамазды.

Я усмехнулся. Этот перс тоже был молод и многого не понимал.

– Ведь ты знаешь правду, Кратон, – в третий раз повторил он, заметив мою усмешку.

И тогда гордость моя пропала, и я понял, что сам не понимаю слишком многого. Я знал Пастыря, знал, как он смог умереть, но не понимал, как смог он подчинить страны от одного края мира до другого. Каким образом страны и цари подчинились тому, кто не имел в сердце ярости льва, а в поступках и делах быстроты и зоркости орла, тому, кто был сыном миролюбивого отца и братом брата, который вовсе не жаждал власти.

– Мне нужно время, – сказал я персу, скрывая смущение.

– Сколько? – спросил перс.

– Месяц. Или два, – ответил я наобум.

– Хорошо, – довольно кивнул перс. – Два месяца ничего не значат для двух тысяч лет. Потомки немного подождут. Я привез достаточное количество пергамента и лучших египетских чернил. Пиши на арамейском. Теперь о плате за труд. Когда ты, Кратон, закончишь работу, ты получишь шесть тысяч дариков.

И вновь мое сердце едва не выскочило из груди на стол, превратившись в скифское блюдо. Шесть тысяч дариков! Этого золота хватило бы нанять целое войско лучших беотийских или спартанских гоплитов, захватить с ними какую-нибудь не слишком людную область, основать город и спокойно властвовать на своем куске земли до конца дней.

– Почему ты не пришел ко мне хотя бы десять лет назад? – с тяжелым вздохом упрекнул я перса. – Тогда бы взял хоть драхмами, хоть кизикинами[7].

– Именно по этой причине, – хитро прищурился перс. – Десять лет назад у тебя не осталось бы времени на великую работу. Ты бы выпрашивал большой задаток, а потом растранжирил бы его в суете. Вот! – И на столе появился кожаный кошелек. – Две тысячи. Для начала хватит. Не пей много, Кратон.

– Это говоришь мне ты! – вспылил я.

– Нет. Так просила Азелек, – остудил он меня.

На другое утро в моем доме появились два пергаментных свитка, каждый толщиной в полувековой кипарис, и два кирпича сухих египетских чернил. Уксусу для их разведения также хватило бы на писцов всех сатрапий.

Перс простился и уехал, сказав, что появится вновь ровно через два месяца, на закате.

На следующее утро я принес обильные жертвы всесожжения у храма Аполлона Дидимейского[8], и жрец сказал мне, что жертвы благоприятны. Однако еще в продолжение целой недели я не смог написать ни строчки и только бродил по берегу моря в отчаянных размышлениях, призывая себе на помощь и Аполлона Мусагета, и разом всех муз.

И вот однажды я заметил какое-то копошение среди прибрежных камней. В воде плескался крохотный щенок и отчаянно карабкался на сушу. Наверно, кто-то решил утопить его и, может статься, – не одного, а целый выводок, а этот новорожденный силач сумел выбраться из мешка и теперь изо всех сил бился за свою жизнь. Я зашел по щиколотку в море и подцепил его концом посоха. И в тот же миг догадался, почему так легко подчинились Пастырю цари и государства всех четырех сторон света. Вернувшись домой, я обмакнул палец в молоке и напоил щенка, а уж потом обмакнул в чернила кончик тростника.

Я решил рассказать потомкам о том, что видел и слышал, не обременяя их своими рассуждениями и выводами. Пусть они найдут в моих воспоминаниях свою собственную правду – такую, которая, возможно, не доступна и мне самому. И первый мой рассказ будет о том,