Однако на этот раз морские противники были настроены более миролюбиво. И через полчаса в адмиральском салоне линкора, размером с роскошный ресторан на Манхэттене, начались переговоры. В них помимо японской делегации приняли участие представители всех союзных держав и у каждой оказался свой длинный список претензий к японской стороне. Самой жесткой была позиция китайцев.

– Мы требуем, чтобы вся японская военная техника, а также другие материальные средства на оккупированной материковой территории Китая, в обязательном порядке – заблаговременно, то есть до начала эвакуации японской армии, были переданы нам в качестве трофеев, – заявил генерал Су-Юн-чан.

Глава японской делегации слегка улыбнулся и склонил голову, но трудно было понять, что значил этот жест: согласие или просто уведомление противоположной стороны, что сообщение услышано. Впрочем, китайский генерал и японский дипломат знали, что этого формального согласия уже и не требовалось. Большинство военных японских гарнизонов на северо-востоке Китая были разоружены и интернированы, некоторые оставались на осадном положении в крепостях, но дни их были сочтены.

– Советская сторона готова выступить гарантом выполнения этих требований китайских союзников, – вмешался в разговор генерал-лейтенант Деревянко. Высокий, широкоплечий, прямо-таки былинный богатырь Кузьма Деревянко казался большим взрослым учителем рядом учеником и «младшим союзником» – маленьким сухоньким китайским генералом. Но оба они уже тоже отдавали себе отчет, что за последние несколько суток расклад сил в Маньчжурии принципиально изменился и кулак советских бронетанковых корпусов, обрушившихся на японскую Квантунскую армию, уже не казался таким грозным. Ибо ни танки, ни самолеты, ни тысячи орудий, ни сама почти 2-х миллионная, обладающая уникальным опытом войны с Вермахтом, советская военная группировка теперь не так много значила в сравнении с 500 миллионами китайских крестьян, пусть даже вооруженных кольями и мотыгами.

Понимал это и искушенный японский министр. И по сморщенному желтому лицу трудно было понять, какие мысли сейчас крутятся в его министерской голове.

– Тигр и дракон вместе не уживутся, почти шепотом произнес он, явно намекая на скорый разлад между Москвой и Пекином.

И пока переводчики пытался точно интерпретировать эту японскую пословицу на разные языки, Кузьма Деревянко, прекрасный знаток восточной культуры, парировал дипломату на чистом японском другой азиатской мудростью:

– Побежденным не стоит рассуждать о проигранном сражении, а тем более, – Деревянко провел ладонью по своим пышным казацким усам, – тем более о проигранной войне.

– Японская империя не проиграла войну! – прохрипел Сигемицу сдавленным от ярости голосом, больше похожим на орлиный клекот.

– Ваша империя проиграла больше, чем войну, – вмешался в политическую перепалку Эйзенхауэр. – Она проиграла будущий мир, в котором вашей стране придется заново завоевывать право на уважение и доверие других народов.

Сигемицу, снова надев на лицо маску самурайского спокойствия, отступил на заранее подготовленные дипломатические позиции.

– Я сегодня же доложу о всех прозвучавших предложениях сторон своему императору. Однако прежде чем мы завершим нашу первую встречу, я хотел был напомнить о нашем обращении в адрес американской делегации.

Министр развернулся всем корпусом в сторону генерала Эйзенхауэра.

– Вы обещаете утилизировать свою бомбу?

Серые глаза генерала сделались стальными:

– Как вы понимаете, господин министр, вопрос о ее утилизации или подрыве сейчас потерял актуальность.