Может, и была в этом доля истины, но папа вообще был очень добрым человеком. Вернувшись из Китая, он все красивые и дорогие мужские вещи отвёз своим братьям, несмотря на просьбы мамы оставить себе хотя бы кожаное пальто с подстёжкой из натурального меха. «В Грузии тепло, а ты всегда так мёрзнешь!» – уговаривала мама. «Зачем оно мне, я ведь всё равно хожу в форме, а Володе оно понравится»…

И для тёти Фани с дядей Мишей он привёз много подарков, и всегда помогал им. И когда моего кузена должны были после окончания фельдшерского училища призвать в армию (тётя Фаня с ума сходила), папа устроил так, что Лёнька служил в Днепропетровске (папа тогда уже был старшим врачом дивизии, штаб которой размещался там), в санчасти, под папиным присмотром; конечно же, часто бывал у моих родителей и ел свой любимый куриный бульон и крылышки… Папа убеждал Лёню поступать после демобилизации в Ленинградскую военно-медицинскую академию, но мой избалованный братик заявил, что ему и за эти годы надоели сапоги и форма; в действительности же, как оказалось, он не хотел учиться, а хотел жениться…

Папа не только безоговорочно и безусловно любил меня, он всегда очень за меня боялся и так оберегал от возможных травм, что в результате я не научилась ездить ни на велосипеде, ни на лыжах, ни на коньках. Помню, ко дню моего 9 года рождения мама приготовила мне сюрприз – коньки с ботинками (зимой 1953 года их можно было достать ценой значительных усилий, большинство ребят катались на коньках, привязанных к валенкам). Я была несказанно рада, и мама была довольна, что смогла сделать мне такой хороший подарок. Но папа был другого мнения: катание на коньках небезопасно, я, конечно же, буду падать, могу сломать руку или ногу, хотя это и не самое страшное. А что, если я упаду так, что разобью голову?! Коньки, такие сверкающе-прекрасные, улеглись в фанерный ящик и отправились по почте к моей двоюродной сестре Полине.

От роли изгоя среди одноклассников меня, как я понимаю, спасало лишь то, что я лучше всех училась и никогда не была зубрилой и задавакой. Мне нравилось объяснять то, что было непонятно другим. В младших классах я просто давала списывать, решала оба варианта контрольных. А в старших – оставалась после уроков или приходила на полчаса раньше, чтобы объяснить тем, кто этого хотел, домашнее задание.

От уроков физкультуры папа меня освободил, оправдывая своё решение объективной причиной – выраженное плоскостопие. Плоскостопие, действительно имело место быть, причём, в «предпоследней стадии», если учесть, что «последняя – ласты»… Лет в 40 пришлось даже решиться на операцию обеих стоп…

Так и не научилась я ни на велосипеде ездить, ни на коньках кататься, ни на лыжах…

Плавать я тоже не умела. И тоже из-за папы. Когда мы жили на Сахалине, папе приснился страшный сон, содержание которого я узнала, лишь став взрослой и научившись плавать. Папе приснилось, будто я утонула. Он будто бы возвращается со службы и видит, как его ординарец несёт меня, бездыханную, и шевелятся на ветру лишь мои длинные кудрявые волосы. Страшный сон заставлял моего папу бледнеть даже тогда, когда я в Грузии, в деревне у тёти Ксении, хотела заглянуть в глубокий колодец. Из-за папиного страха родители отказались от путёвки в Артек, которой меня наградили за отличную учёбу и победы в разных олимпиадах. Как я страдала, когда мы ходили с одноклассниками на речку, которая протекала за проволокой нашего гарнизона, и все, кроме меня, плавали, ныряли, дурачились в воде; как я им завидовала!