Даже знаменитая Примадонна, вооружившись заржавленным кухонным ножом, пыталась сделать себе очередную пластическую операцию, маханув по всем имеющимся у нее подтяжкам, отчего лицо распустилось, как распускаются старые панталоны, у которых неожиданно лопнула поясная резинка.

От потери крови Примадонну еле спасли вовремя подоспевшие парамедики из МЧС.

Накануне уже не католического, а православного Рождества столицу охватила самая настоящая эпидемия членовредительства. И эта эпидемия, как грипп, стала расползаться по стране.

Звезды меньшей величины пытались во всем подражать своим кумирам. Так, на сцене какого-то клуба всеми забытого городишки Петя Билайн во время своего выступления достал откуда-то бензопилу и под оглушительный визг своих поклонниц собирался отпилить себе ногу как самый важный инструмент в его шоу-карьере.

Коммерция от искусства терпела необычайные убытки. Психиатры стали поговаривать о каком-то неведомом массовом психическом расстройстве.

Но самое страшное – на свет вдруг повылезала вся попсовая закулиса. Выйдя из тени, эта закулиса всему народу показала свое настоящее и жуткое мурло.

И народ не на шутку испугался и словно протрезвел. А это уже грозило настоящей катастрофой.

Трезветь народу не позволялось. В трезвом виде он, народ, мог черт-те чего себе навыдумывать и вдруг взять да и решить, что попса-то ему как раз и не нужна.

А это равносильно было внезапному открытию другого альтернативного источника энергии, что привело бы к моментальному разорению всего нефтяного и газового бизнеса.

Таких денег просто так никто отдавать не собирался, и война назревала, прямо скажем, нешуточная.

В это-то неспокойное, предреволюционное время в самом начале января и встретился профессор Воронов с древним магистром нищенского ордена Странствующих рыцарей…

Разговор на знаменитой «Фабрике звезд», случившийся между продюсером Айзенштуцером и начинающей звездой Данко

– Так вы и правда считаете, что мне непременно надо что-нибудь себе отрубить?

– Непременно. Посуди сам, какой успех у этой слепенькой певицы, которую на сцену всей бригадой под руки выводят. И голосок-то дрянь, и стоит пнем у микрофона. Одни очки темные в софитах блестят – и больше ничего. А успех, успех!

– Но, может быть, можно как-то без членовредительства, а?

– Нельзя. Нам модою пренебрегать никак нельзя.

– О господи! Зачем я только в шоу-бизнес полез?! Пошел бы в банк, в коммерцию какую-нибудь.

– Об этом раньше думать надо было. И, собственно говоря, чего ты так этого членовредительства боишься?

– Простите, но это мне придется себе руку оттяпать, а не вам. Вот я и боюсь.

– Понимаю. Боль и все такое…

– Вот-вот.

– А Данкой тогда зачем назвался?

– Ну, звучное имя.

– Звучное имя… В школе учился?

– Учился, – неуверенно ответила звезда.

– «Старуху Изергиль» читал?

– Ну, читал.

– И что, про Данко ничего такого не запомнил? Про сердце там?

– Да я уже и не помню, чего я в этой школе читал. У нас учительница была своеобразная. Она любила сзади подкрадываться и со всей дури по рукам линейкой бить. Пока маленькими были, ну класс шестой-седьмой, – терпели. А затем прямо матом ее на уроках посылали, когда она в одиннадцатом за старое взялась. Поэтому я про то, что Чехов «Муму» написал, еще помню, а вот про «Старуху Изергиль» забыл. Мы, наверное, с учителкой в это время друг друга от всей души материли.

– Несчастный. Хороши у тебя наставники были.

– Да нет. Она в целом тетка ничего оказалась, добрая.

– А доброта ее проявлялась как раз тогда, когда она вам линейкой по пальцам била, да?

– Про эту ее слабость все знали и прощали. Она всех так била. Все школе отдала.