В первой половине 1910 года, Германия стала второй экономикой в мире, после Соединённых Штатов. Господство Германии в области химии и биологии было таким, что треть всех Нобелевских лауреатов были немецкими исследователями. Конечно, Владимир Владимирович не напрашивался к ним в гости, и не разделял проавстрийские и германские идеи независимости, но, он был очень рад навестить старого друга и единомышленника Альфреда Леруа. Тем более, это касалось его собственных исследований.

Через два месяца, после встречи русского царя с кайзером в Потсдаме, и подписании договора по Османской империи, который хоть немного разрядил напряженную обстановку, академик Романов, встретился с профессором Кильского университета, и по совместительству имперским агентом, Альфредом Леруа:

– Дорогой мой друг, как добрались?

– Благодарю, хорошо, хотя на границе не спокойно, – ответил Романов.

– Спасибо, что нашел время и возможность приехать.

– Мне в высшей степени интересно узнать твое мнение по этому вопросу.

– Буду счастлив, присоединиться к твоим исследованиям, – заметил Альфред с улыбкой. – Ну, рассказывай, как семья, как работа?

– Родители живы, еще бодры, с отличной памятью, – участливо ответил Романов. – Что касается меня, то, пожалуй, жизнь моя сейчас в большей степени состоит из приближения к совершенству, которое, к слову сказать, мы можем достигнуть вместе!

– Не сомневаюсь, – улыбнулся Альфред и предложил профессору прогуляться.

С этой встречи, потянулись прохладные, зимние вечера, наполненные логичными суждениями и спорными противоречиями, эксцентричностью и ожиданием нужного результата.

Во всех спорных вопросах относительно «небесного элемента», предстояло разбираться в университете Кристиана Альбрехта, поэтому, все документы были пронумерованы, артефакт упакован и доставлен в город Киль.

Альфред Леруа занимался химико-геологической стороной вопроса, и не скрывал своей озабоченности тем, что для полноценного исследования им обязательно понадобится помощь биолога.

И уже через месяц, когда они обнаружили, что артефакт обладает своей, особой организованностью и должен быть рассмотрен как некая живая сущность, в воздухе повис вопрос: – А что дальше? – Вопрос оценочный, вынуждающий задуматься: – Что чувствуешь, когда не понимаешь что делать дальше?

Ответ на этот вопрос возымел свое, особое действие на Романова, и он вспомнил, что в одной из биологических лабораторий Кельна, по приглашению Прусской академии наук, работает его друг и соратник, Круглов Николай Константинович.

К слову о биологии: Романов вспомнил о Николае Константиновиче, когда в памяти всплыло воспоминание 1906 года, когда он вместе с Кругловым, отказался от защиты диссертации, поддержав забастовку студентов Московского университета.

– Я знаю, кто нам поможет, – произнес он, с решительным торжеством в голосе. – Это мой друг и соратник, Николай Константинович Круглов.

– Кто, кто? – переспросил Альфред, не отрывая глаз от микроскопа. – Никогда о нем не слышал.

– Это твое упущение, – отозвался Владимир Владимирович. – Между прочим, именно Николай Константинович, начал первым разрабатывать теорию матричного синтеза генома человека. Сейчас он по приглашению, работает в биологической лаборатории Кельна.

– В конце концов, если вы с ним знакомы и доверяете ему, почему бы и нет, – заметил Альфред Леруа. – Только имейте в виду, вокруг этой лаборатории крутятся не только профессора и академики, но и шпионы из военного министерства.

Вскоре, его величество случай, вновь, свел старых друзей за одним столом.

Круглов был младше Романова на десять лет, но выделялся среди всех своих сокурсников образованностью и усердием.