– Ты уверен, Элз? – неуверенно ерзая на сыроватом стволе и наблюдая уверенное перемещений муравьёв, среди которых намечалось деловое возбуждение. – Ты уверен, что стрел и двух бутылок воды хватит?

– А мы? Мы любим друг друга, а любовь не умеет смущаться внешним. Это наша первая ночь за пределами Города – ни в чём нельзя быть уверенным, – сказал Элз, выпрыскивая на язык последние капли влаги. – Вот и вода кончилась. Осталось надеяться на дождь и источники.

Элз вернул голову из запрокидывания, чтобы обратить себя лицом к Фор. В его возвращённом лице властвовала какая-то расслабленность уверенности, или даже осмелевшая наглость по отношению к обстоятельствам, не предусмотренная пользователем Глобальной компьютерной программы. Власть едва заметной интригой-усмешкой его захватила и закрепилась в губах, прямолинейным взглядом распространялась в дальнейшем.

– Фор, рассуди, мы же не смогли бы с собой обоз таскать. Рано или поздно вода, продукты и медикаменты исчерпались бы, как всё преходящее.

– Ну, хотя бы принтер какой на батарейках, – Фор болтала ногами, снизив взгляд в подножные области (жесты из Свода невербальных правил). – Может, есть инструкция по пользованию лесом?

– Есть там, откуда мы ушли. Ну, или должна быть – пользование чем-либо без инструкции запрещено. Я её не захватил. Сознательно и бесповоротно, – Элз резким движением возвысился, положив руки поверх Фор. – Доверься, подчинись. Без инструкций, без правил. Авантюра? Глупость? Самонадеянность? Да, да, да! – Элз не отпускал и взглядом, и телом. – Но время пришло. Оно не могло ждать и собиралось уйти. Я видел странствие дней – и это плохой признак.

Элз навёл на Фор фокус решительной паузы, лучом внимания проникая в области головы, где поражал очаги сомнения высокой энергией.

– Хорошо, я подчинюсь, только сделай меня счастливой, – Фор прильнула к свободной груди, смазав пятно контакта слезами. – Здесь, в Городе, на другой планете – я буду с тобой, для тебя. Милый, миленький, – она сняла заплаканное лицо с поверхности Элз и провела ладонью по уже ощутимой щетине. – Но мой желудок – не я – хочет пищи. Прости… Инстинкты… но ты же сам говорил, что мы будем ими жить, пользоваться.

– Я надеялся, ты забыла его в спешке переезда. Задвинь, прошу, это слово вместе с ящиком прошлого в тёмный шкаф памяти. Попробуем жить с обратной связью, принимая и отдавая. А голод – не инстинкт, это рефлекс. Он всегда сопровождает желание. По Тайм-Трэку время ужина – семь часов после полудня. Уже темнеет, но я попытаюсь, ради тебя.

Темнота полонила свет в своём наступлении по фронту видимости, обугливая прежде бывшие краски пейзажа, провозглашённого утром художником-Солнцем. Художник взялся яро и ярко, к полудню привстал и задумался, к вечеру сникнув, бросил всё произвольно, но обещался, краснея, завтра быть снова таким же.

Отступая второпях, свет рассредоточивался по окраинам горизонта угасавшей, дрожавшей каймой. На негативе неба, стесняясь маяка Луны, робкими всплесками проявлялись рыбы-звёзды, блестя чешуёй. Младенческим басом гукала сова, крыльями обивая с веток шуршание; обидчивые лягушки расправляли капилляры своих волынок, становясь четвёртой координатой пруду; внезапно и плавно множились звуки – пробуждался летний ночной лес, пугая откровением и зазывая неизвестностью.

Намечая свою территорию шагами и возгласами самца, Элз старался не покидать зону голосового обмена с центром в Фор. «Без света в дичь можно попасть только собой. Определённо, ночная охота – плохая идея, а плохие идеи лучше откладывать на утро». Элз отправлял думы в серую гущу окружающего, подмешивая в неё капли здравого смысла, пока не споткнулся о признак живого: упруго-мягкое и не желавшее подчиняться силе ноги нечто, в ощущениях проявлявшееся как спущенный волейбольный мяч, обмотанный колючей проволокой. «Ё-ё-ёж!»