Он помолчал, наслаждаясь воспоминанием.

– На футбол ходил, за них болеть. Между прочим, два раза чемпионами области были! И на Лысую гору…

– А на Лысую-то зачем?

– Э-э, да вы маленькие у нас, раз не помните. Там раньше соревнования были по авиамоделизму. И Керя, если хотите знать, по этому делу кандидат в мастера.

– Что-о?! И за это тоже кандидата дают? – изумился Васька.

– Ещё как дают. А он – знаешь, какой конструктор! Изобретатель.

– Иди ты. И что же такое изобрёл? Ракету?

– Хрен её знает, но что-то там на заводе изобрёл. Пахан рассказывал, как его поздравляли, премию вручали.

– А что же случилось?

– Случилось. Шёл со второй смены – и нарвался. Восемнадцать ножевых. Секёшь? Полтора сантиметра до сердца не достали.

– И кто же его так?

– А никто не знает. Их так и не поймали.

– А за что?

– Да хрен их маму знает, за что. Сам он ничего не помнит, его без сознания нашли. Как бывает: подойдут что-нибудь, слово за слово… Ничего не знают: ни кто такие, ни сколько их было. Ничего! Ему Франц операцию делал. С того света вытащил!

– Ну, Фра-анц!.. – протянул Валера. – Это был волшебник. Профессор Сальватор! Интересно, где он сейчас?

– Говорят, в Москву забрали… Да. Так вот, Керя. Из больницы пришёл совсем другим человеком. На завод возвращаться не стал. С тех пор болтается. То грузчиком в магазин пристроится, то на станции чего-нибудь сшибёт. Старики померли, дом продал. Пропил… Совсем другой. Даже разговор у него стал какой-то… Вот это «гы-гы». Раньше никогда так не разговаривал!

– А где это… Его порезали-то?

– А в Рабочей. Сейчас там хоть какое-то освещение сделали. А тогда было – на весь курмыш полтора фонаря.

– Бы-ыло полтора. А сейчас, может, два.

– Чего делать-то будем? Темнеет уже.

– У кого сколько?

– У меня трюльник.

Валерка сжимает в кармане тёплую, как живая, монетку.

– И у меня десятчик, – говорит Мичман, так и не дождавшись, когда подаст голос Вася. – На кино не хватает.

– Пошли на улицу. Может, кого найдём.

В ателье, что в доме напротив, уже светят белым и розовым длинные лампы. Видно, как двигаются работницы в косынках и фартуках, с обнажёнными до плеч руками. На фоне окон темнеют несколько разнокалиберных силуэтов.

– Здорово, шпана! – обращается к силуэтам Мичман. – Как насчёт кино?

– Финансов не хватает.

– Да нам добавить семнадцать копеек всего. Наберётся?

– Семнадцать-то наберётся, – воспрянули духом пацаны. – И сколько это будет?

– Сколько надо. Тридцать.

– А вдруг сегодня сорок?

– Не-е, – отзывается малого роста пацанчик. – Я сейчас мимо шёл, узнавал. Точно тридцать!

– Ну, тогда вперёд! – командует Мичман, и ватага валит за ним прямо по мостовой.

Выйдя из кассы с узеньким синим билетом, глазами отыскивает Ваську.

– Держи. Сегодня ты идёшь.

– Чё это я? – хмуро осведомляется неплатёжеспособный Васька.

– Ты сегодня самый солидный. Гля, лапсердак у него —мохнатый, плечистый… Орёл!

Компания одобрительно гудит. У джентльмена с билетом самая ответственная миссия. Когда начнётся сеанс, втихую достичь заднего выхода. Проскользнуть под портьеру. Бесшумно снять крючок и вернуться на место. Понятно, что он должен выглядеть более-менее «по-взрослому», дабы не провоцировать контролёршу на нежелательную бдительность.

Отправив «казачка» внутрь обживаться, Мичман присваивает оставшимся порядковые номера.

– Значит, так. Толпы не делать, рассредоточиться. Первый прогуливается в районе заднего выхода, Второй за ним наблюдает. Как первый зайдёт, считает до ста пятидесяти и только тогда заходит сам. Не раньше! Третий считает от первого до трёхсот, четвёртый до четырёхсот пятидесяти и так далее. По залу зря не болтаться, в передние ряды не лезть. Уходить через задний выход, не дожидаясь, когда зажгут свет. И тихо как мышки. Всем понятно?