Но у Вари были смутные сомнения, что дело в подруге. В конце концов, мама никогда не рассказывала эту историю с чудо-исцелением, будто придумала ее, лишь чтобы убедить семью уехать. Врачи Славы и вовсе настаивали на переходящих друг в друга реабилитациях, в то время как поселок, куда они направлялись, едва ли насчитывал одну поликлинику. Они буквально ехали туда, где в случае обострения помогут разве что молитвы – даже неотложка пока долетит на вертолете, помощь уже не понадобится.

И все же мама настаивала. Хотя Варя видела, что отец особым желанием не пылает, как и она сама. Если не сказать, считает это чем-то на грани сумасшествия. Но мама так отчаянно уговаривала их, и плача, и ругаясь, и прося едва ли не на коленях доверится, что они не смогли ей отказать.

Поэтому Карасевы собрали вещи, продали дом, чтобы приехать в маленький поселок, спрятанный в снегах и таежных лесах.

Пока Слава был занят хлебом с колбасой, Варя снова обратилась к окну. Позавтракать она потеряла любую надежду и ждала, когда матери понадобится что-нибудь на втором этаже, она исчезнет с кухни, чтобы незаметно избавиться от застывшей каши.

Раздался скрежет – ветки ближайшего дерева пятерней прошлись по стеклу. Это было так неожиданно, что Слава закашлялся, и Варе пришлось легко стукнуть брата по спине.

– Не торопись, жуй подольше.

– Ты видела? – восторженно спросил он, прокашливаясь и снова откусывая большой кусок, чтобы продолжить с набитым ртом: – Видела, там, в окне?

Варя покачала головой. Она видела только себя, Славу, их небольшую кухню с маминым цветастым фартуком на ближайшем стуле и полную безнадежность зимнего утра перед школой. Хотя и не ей нужно было идти на учебу, настроение это мало меняло.

– А что там?

Слава сначала открыл рот, набирая больше воздуха, но вдруг передумал и стал отрицательно качать головой. Варя нахмурилась и попыталась прислониться к окну, но так ничего и не заметила.

Время близилось к восьми, а солнце только собиралось показаться из-за горизонта. Хотя за окном стоял уже февраль, пробуждение большинства жителей приходилось на темноту. Когда будильник звонил до рассвета, Варя ощущала себя так, будто ее растолкали посреди ночи и заявили, что утро уже началось, хотя тело и мозг это усиленно отрицали.

Для нее никогда не было проблемой не спать почти до рассвета, но то южная ночь, приветливая и спокойная. Ночи же северные заставляли Варю тревожиться. И мерзнуть. Почти постоянно мерзнуть.

Слава тем временем дожевал, вытер рот рукавом и спустился со стула, направляясь в комнату. Ему сегодня предстояло впервые посетить новую школу. Проводив его взглядом, Варя наткнулась на фигуру матери, застывшую в недовольной позе с руками на поясе.

– Давай, горемыка, – покачала она головой, забирая тарелку с кашей и отворачиваясь. Варя уже решила, что может идти, но та задержала ее упреком: – Ты когда начнешь учиться, работать? Или так и продолжишь до ночи в интернете сидеть?

– Мам…

– Я, кажется, задала вполне ясный вопрос.

Кухня погрузилась в гнетущую тишину, нарушаемую лишь звоном посуды в раковине. Когда мама злилась, она всегда начинала мыть, переставлять тарелки или накладывать еду, поэтому неприятный для ушей звук керамики о керамику всегда пробуждал в груди беспокойство и чувство надвигающегося скандала. Объяснить что-либо Варя уже не надеясь, но все же по привычке начала:

– Я учусь, просто на дистанционке, мы ведь это обсуждали. А ее ведут после основных занятий. Из-за разницы во времени с универом пары идут иногда до двух ночи. Я не просто сижу, я…

Но мать было не сбить с намеченного разговора.