— Не трусь, братуха, сила за нами.

От похлопывания меня повело, но на ногах я удержалась, криво улыбнулась, стараясь не думать о том, как моя щетина сочетается с улыбкой. А почему, собственно, я не могу быть симпатягой и улыбаться, как Брэд Питт? Вон товарищ вполне благосклонно на меня смотрит, значит, я не угрюмый урод.

И тут воздух в лагере задрожал, наполняясь тяжелым, пронизывающим тело гулом.

— Построение! — выдохнул, разом побледнев, мой новый знакомый. С подозрением посмотрел на меня, явно желая спросить об источниках информации, я непонимающе — на него: какое, к чертям, построение?

«Гниль мне в печенки! Чтоб меня порвало! Слизняки зеленые. Раньше начали».

Кто-то явно расстроился, а еще мы куда-то опоздали. Видимо, слинять.

«И что застыла столбом? Вали давай с ним. У вас же построение...» — с едким сарказмом выговорила веревка.

— Да пошла ты... — вырвалось у меня, и мне достался ошарашенный взгляд солдата.

— Да! Пошли мы! — тут же исправилась я.

— Синий? — догадался он, перейдя на знакомый мне язык. — Из координаторов? А почему форма наша?

Штирлиц еще никогда не был так близок к провалу.

— Меньше внимания, меньше вопросов, — буркнула я, моля об одном: чтобы ни одну сволочь сейчас не занесло в ту палатку, где остался лежать труп мужика.

— Ого! — Мой статус был повышен пунктов на десять, не меньше. Из хлюпика — малый рост остался при мне — я превратилась в тайного координатора хозяев местной движухи — синих.

— Ты, наверное, и лагерь плохо знаешь, — разливался соловьем солдат, уверенно шагая куда-то. Я семенила следом, один его шаг — два моих. Потом обругала себя полной дурой и двинулась так, словно у меня на одном плече шпала, на втором бревно, в уголке рта папироса... Не хватало только музыкального сопровождения: «Распрягайте, хлопцы, коней». И мы бы зажгли...

— Держись меня, не пропадешь.

Парень явно возомнил себя главным. Ну еще бы... Перед ним хлюпик в форме с чужого плеча. Как тут не взять под крыло?

А у местных явно проблемы с братскими секторами, раз появилась надобность в координаторах, а не просто вестовых. Значит, не все гладко... Впрочем, в таком сложном деле, как война, всегда найдется сволочь, которая решит, что знает больше других и самая умная.

— Говорят, сам выступать будет!

В голосе парня прозвучало столько благоговения, точно он Анну Семенович ожидал увидеть. Мне аж неловко стало. Такая любовь, а тут я... Несведущая.

По мере нашего продвижения к центру лагеря людей становилось все больше, толкучка нарастала, разговоры тоже. Народ держался вольготно. Никакого строевого шага или приветствия старших по званию. А вот похлопывание по плечу, оклики, радостный смех я встречала почти на каждом шагу. Им бы сюда вина, закусок, и вышел бы знатный пикник.

На большой поляне мы построились. Моего знакомого от меня оттерли, я встала между двух верзил, чьи внушительные щеки свисали складками аж до шей. Зато я догадалась, зачем веревка мне щетину вырастила — чтобы не было понятно с первого взгляда, к какому виду я принадлежу. Гм, спасибо. Быть обладателем висящих щек мне точно не хотелось.

— Братья! — разнеслось над поляной, и гул стих точно по мановению волшебной палочки.

Народ замер, ловя каждое слово, словно оно было откровением.

— Нам выпала великая честь защитить свои семьи!

В прошлой жизни я ни разу не была на митингах, но слышала о них от бабушки. Зато по работе часто бывала на собраниях на заводе, и вот там пафоса было меньше, а конкретики больше.

— Вы знаете мою любовь к миру, любовь к людям, ко всем живым существам.

Толпа, заводясь, ответила восторженным: